Прогулка с профессором

- Сейчас не очень.

- Отчего?

- Некогда. А с другой стороны, театр как-то потускнел для меня.

- Значит, вы тоже сторонник теории отмирания театра?

- Нет, что вы! Разумеется, серьезно я не думал об этом. Надо анализировать, посмотреть предшествующие взгляды, статистику, а так что ж рассуждать... Театр, как вам сказать, многое обходит, увлекается информационностью, а меня волнуют вечные темы в их современной интерпретации.

«Перед заходом солнца» - сколько там планов! Житейский случай, даже банальный - любовь старика и молодой девушке. Разложение семьи - второй план. Разложение общества, начало фашизма - это вам третий план, создающий атмосферу всей пьесы. А потом и четвертый, выступающий истинным содержанием житейского случая, банального лишь на первый, грубый взгляд. Этот четвертый план и есть вечная тема, тема «Фауста». Трагическое несоответствие. Душевная молодость Клаузена и неизбежная старость. Героическая попытка влить новое вино в старые мехи. Попытка успешная - герой не сдается, предпочитает умереть! Успешная и потому, что душа его и душа героини сливаются в такой гармонии, что возникает идеальная любовь, редкостная... Скажите, разве эта тема умерла? Я бы хотел знать, как преломляется она сегодня в нашем обществе. А что вижу? Карикатурных стариков-академиков охмуряют молоденькие дармоедки. Пошлость! Как же это двадцатилетний Пушкин написал трагическую любовь Марии к старому Мазепе, как же это он не заклеймил ее? А Тютчев? Как же это он:

О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней. Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней!

Или наука. Вы можете обижаться за театр, но я не видел на сцене современного ученого. На той неделе включил телевизор, передавали сцену из спектакля. В кресле сидел ученый - его играл известный актер - и полчаса декламировал прописные истины. Грустно...

Вы сегодня были в лаборатории. Вам кажется - признайтесь, ведь кажется, - что день прошел успешно, что у меня спокойно на душе, я удовлетворен. Слава богу, вы пьесу не собираетесь писать. Но что вы знаете? Разве я могу передать вам, что угнетает меня? Мы накапливаем фанты, факты, факты. Кубики, кубики, а в постройку они не складываются. Нужна идея, переворачивающая все, идея высшего класса, а ее пока нет и не видно. Сейчас модно писать о биофизике, и вы напишете, а сколько в ней тупиков! Вот где драма! Может быть, жизнь пройдет, а в конце я узнаю, что все впустую: мы шли не туда...

Да, так ученый на сцене. Я видел «Галилея» Брехта в театре «Берлинер Ансамбль», когда он играл в Москве, хотя я с трудом воспринимал этот театр. Там драма ученого, из благих намерений предавшего однажды свою науку. Брехтовскому Галилею показалось, что можно приспособиться к инквизиции ради того, чтобы передать истину науки потомкам. Но оправдывают ли средства цель? Во всяком случае, это было интересно. По крайней мере, наводило на мысли о современной науке, о ее драмах.

Я думаю о коммунизме как о совершенной человеческой организации, - продолжал Леонид Борисович, - и для меня здесь тысячи проблем. Скажем, индивидуальность и общество. Как будет преодолено их противоречие? Я хотел бы, чтоб театр мыслил философски, чтобы он был умнее меня, как до сих пор умнее меня Шекспир, Толстой. Я на днях вечером после совещания зашел в большую аудиторию, а там занятие нашего университета культуры. Лекцию иллюстрировали актеры, застал сцену. Неудобно было сразу выйти, я послушал. Герои спектакля, посвященного, как мне сказали, коммунистическим бригадам, говорили о коммунизме. А текст шел примерно такой: «Коммунизм - это дело ответственное!... Стираются грани между администрацией и рабочими! Коммунизм - это красота... Стремиться, творить, искать!» Не помню, как там дальше. И вы хотите, чтоб я удовлетворился сим уровнем мышления? А ведь уважаемый драматург написал.

Или, скажем, такой институт, как брак в современном обществе. Неужели здесь тоже ничего не меняется? Я вижу, что меняется, а театр не видит. Странно. Часто пробавляется евангельским: не пожелай жены ближнего своего! Кстати, очень бы хотелось посмотреть спектакль о страстях человеческих, понимаете, о страстях.

- Вы, пожалуй, слишком, - говорю я, - театр многообразнее.

- Возможно, - соглашается Леонид Борисович, - возможно, переборщил несколько. Есть, конечно, хорошие спектакли, пьесы. Вот Розов мне понравился, у него общественные вопросы, он социальный писатель, хотя как художник он меня не очень трогает. Театр несовременен не потому, что мало пьес о целине или строительстве тепловых электростанций, а потому, что мало в этих пьесах настоящих сегодняшних социальных проблем. Мне нужен Философский театр. Что поделаешь, может быть, я троглодит? Я раз в три-четыре года смотрю «Гамлета» - всегда, представьте, нахожу новое. Иногда думаю: по тому, как играют «Гамлета», можно судить о времени. Не обращайте внимания, наверное, это уже сказано сто лет назад! Но ведь это же ненормально, когда размышления датского принца мне ближе размышлений современника.

А потом, знаете, мне совершенства не хватает в театре.

- Совершенства кого?

- Не знаю. Вообще. Я оперетту люблю, но теперь не хожу. Как правило, танцуют и поют неважно. А пошел на венгерсиую оперетту - это же прелесть! Просто блестяще, в своем роде это совершенно. Или Райкин. В его жанре - это совершенно. Вы понимаете меня? Рихтер- это совершенно, понимаете мою мысль? Или ансамбль Моисеева. Вы можете себе представить, что танцевать надо иначе? В театре много необязательного. Можно так, а можно не так. Или актер хорош, а рядом с ним черт знает что. Мне часто не хватает законченности целого... А может быть, я придира, старею?

Мы пересекли Садовое кольцо и шли к бульвару Девичьего поля. Профессор молчал. Я не решался спрашивать его еще, но перед самым его домом не удержался:

- А что вы думаете о взглядах Полетаева?

- Думаю, что он ошибается. Без искусства никогда не жили и не могут жить люди. Искусство нельзя отменить, как нельзя отменить еду. Но искусство повинно в том, что такой взгляд возник у Полетаева и у других. Мне было удивительно, что в той дискуссии никто не заговорил об этой вине. Очевидно, искусство стало меньше задевать за живое большую категорию наших людей.