Пришествие к радости

Он может молчать час или два, что-нибудь напевая, а потом вдруг снова заговорит, будто и не прерывал разговора.

- Слушай, друг, мои дети дома в Ленина играют. Один с мелкашкой на посту стоит и упал, как в кино. А другой дает ему хлеба и чай. Ну, как в кино: «Ленин в 1921 году». Дети шибко любят Ленина. Хороший был человек. Ел, как простой шофер... Почему как хороший человек, так всегда убивают? Сухэ-Батора вот тоже. Спартака...

Для многих монголов наш Октябрь и собственная Народная революция - одна революция, и Кусман без всяких сомнений действие нашего фильма «Ленин в 1918 году» перенес в 1921 год - в год Монгольской революции.

... Я НЕ ДУМАЮ, что, полюбив другую страну, тем самым как бы обделяешь любовью свою родину, отрываешь от нее какую-то часть себя. Мне кажется, если я отдам свои добрые чувства стране и народу, с которым у меня одни убеждения и идеалы, от этого моя любовь к родной земле только обогатится новым светом. И среди первых монгольских слов, которые я выучил, были такие: «Би, Монгол оран, чамд хайртай» - «Я люблю тебя, Монголия». Может, эти слова вошли в мое сердце потому, что и мои монгольские друзья при встречах говорили и расспрашивали о моей Родине, о России, где они обязательно бывали и где тоже оставили частицу своего сердца! Может, потому, что когда машина заплутается где-нибудь в степи и вдруг вдали покажется одинокая юрта, само собой разумеется, у хозяина найдется для тебя не только чай и лучший кусок баранины, но и несколько приветливых русских слов! Русский язык в Монголии как бы ключ к откровенности, к хорошим отношениям. Русского человека сажают на почетное место в юрте, первому подают чай и провожают много километров, показывая дорогу; если на дворе ночь, уложат спать в самом тепле, и хозяин несколько раз зажжет до рассвета спичку, беспокоясь о том, хорошо ли ты спишь.

Старики любят вспоминать Халхин-Гол и Отечественную войну, и у многих на халатах рядом с наградами их родины - советские ордена и медали.

В Дархане, где я жил, проходило однажды весной под девизом «Ленин - дружба - литература» совещание монгольских и советских писателей. Я тогда записал в блокнот фразу, сказанную монгольским писателем Ядмаа: «Партизаны, атаковавшие в 1921 году на вздыбленных конях гоминдановскую Кяхту, были похожи на корчагинцев и молодогвардейцев». Речь шла об общности интересов писателей наших народов, об общности наших революций. Алексей Наволочкин вспомнил, что на Курскую дугу, где он воевал, пропускали только два вида транспорта - с боеприпасами и мясом из Монголии, «мясом от Чойбалсана». У нас в это время были только горох и концентраты, сказал Наволочкин. Писатели отложили в сторону свои доклады и стали просто вспоминать войну - кто где воевал и кто как в ней участвовал. Эта вспышка воспоминаний была не запланирована, говорили, разумеется, без переводчика. Участник боев на Халхин-Голе поэт Тарваа вспомнил, как монгольские писатели сходились слушать Совин-формбюро прямо в радиокомитет - и на каждое знаменательное событие в ходе боев тут же откликались стихами. Как переводили Алексея Толстого и Шолохова, Фадеева и Тихонова, как ставили «Жди меня» на сцене государственного театра. Переводчики отдыхали. За столом говорили на втором языке каждого монгола - на русском.

... ТЕПЕРЬ, я думаю, пора рассказать о городе Дархане, где говорят не только на монгольском и русском, а еще на пяти или шести языках: чешском, словацком, польском, болгарском, венгерском и немецком.

Не ищите этот город на старых картах. Первый камень в нем заложен 17 октября 1961 года, и начало биографии города было приурочено ко дню открытия в Москве XXII съезда КПСС.

Монгольские и советские строители жили в палатках и юртах, а дома для себя строили в свободное от основной работы время. Поднимался лишь первый микрорайон, а председатель городского Народного хурала Дашчирив и секретарь горкома партии Гомбосурэн уже стали утомляться от приема зарубежных журналистов, дипломатов, общественных деятелей. В кабинете Дашчирива висел во всю стену план будущего Дархана: восемнадцать микрорайонов - стадион и плавательный бассейн, шестнадцатиэтажная ратуша, Дворец культуры и Дворец связи...

Потом приехали болгары и построили овчинно-шубную фабрику и овощеводческий госхоз, венгры - мясокомбинат, строители из Чехословакии - цементный завод, поляки - завод силикатного кирпича, дающий в год продукции на шесть тысяч квартир, советские строители - и ТЭЦ, и элеватор, и пищекомбинат, и комбинат производственных предприятий. Это сейчас, когда видны уже не просто контуры Дархана и в городе живет более тридцати тысяч жителей, легко. написать: построили. Дархан раньше был заштатной железнодорожной станцией, еще раньше - просто уртоном, где меняли почтовых лошадей, и о том, что вокруг города громадные запасы редких полезных ископаемых и угля, подозревали только геологи.

Дархан строят молодые рабочие и инженеры, приехавшие из стран - участниц Совета Экономической Взаимопомощи, поэтому всегда рядом с именем этого города стоит и будет стоять монгольское слово «найрамдал» - «дружба». Это слово, впрочем, сопровождает всюду каждого, кто бывает в Монголии: оно выложено крупными камнями на сопках, окружающих Дархан, его можно увидеть высоко на скалах где-нибудь в Гоби-Алтае, на лобовом стекле автобуса и на башне элеватора.

Я любил ходить пешком по дороге между старым и новым Барханом и обязательно останавливался у стрелки-укаэателя с именем города. На эту стрелку от руки карандашом или куском угля строители наносили имена других городов: Пловдив, Ташкент, Прага, Варна, Кемерово, Челябинск, Будапешт, Варшава... Можно было читать по указателю биографию города, который виден весь с высоты перевала, и по названиям новых городов узнавать, кто сюда приехал на рассвете поездом Москва - Улан-Батор.

Я любил постоять на этом перевале. Сопки опоясывают город со всех сторон, они защищают его от ветров и промышленных газов: учтен горький опыт крупных европейских городов, и все трубы расположены за сопками, в нескольких километрах от жилого массива.

Летними вечерами в городе распахнуты все окна и балконные двери. На разных, языках поют магнитофоны и радиолы, а у подъездов точно так же, как в Праге, Варшаве или Москве, подростки - дети строителей - петушиными голосами нарушают общественную тишину.

Дархан - это большая, конкретная школа интернациональной дружбы, и я благодарен Дархану за три года жизни в нем - за то, что он научил меня эту дружбу еще больше понимать и ценить. Когда я был, уже после Монголии, в командировке в ГДР, сотрудник министерства иностранных дел Вальтер Нейман и его жена Ева, корреспондент газеты «Нойес Дойчланд», привезли меня к себе домой, и мы весь вечер только и делали, что вспоминали Дархан, и пересмотрели несколько коробок цветных диапозитивов, которые Вальтер отснял в Монголии. Где-то в районе Александерплац, на виду у телебашни - гордости берлинцев - с нами снова был Дархан. И на прощание Вальтер и Ева подарили мне не куклу одного из пяти берлинских чудаков - капитана Кёпеника, а опять же традиционный монгольский сувенир - голубые пиалы тонкого старого фарфора.

Польский инженер Хенрик Рыбак в юности был подпольщиком и партизаном. После войны вылавливал в лесах остатки фашистских и бандеровских банд. Потом восстанавливал Варшаву, был директором завода, а когда узнал, что в Монголии закладывают интернациональный Дархан, попросился строить этот город. Он строил завод, который сейчас дает в год 27 миллионов штук силикатного кирпича. Когда он, тоже после Монголии, был в гостях у меня в Москве, на пиджаке его рядом с польскими наградами поблескивала медаль «Найрамдал».

... КОГДА я вспоминаю оставшихся в Монголии друзей, мне видится Тарнахан Кусман с его чисто степным, наивным и трогательным восприятием мира и с его надежностью в любой ситуации, которая может возникнуть на бесконечных монгольских дорогах. Я вспоминаю долгие беседы с Гурринчином, корреспондентом газеты «Уиэн», молодым писателем, настойчивым исследователем древней культуры своего народа. Скульптора Улгуу Болда, который в Ленинградской академии художеств научился своему делу у академика Аникушина и теперь воплощает в гипсе и камне людей нового Дархана. Каждый из них может скакать на неоседланном коне или в кратчайший срок разделать тушу барана, но не каждый, пожалуй, сможет уже поставить юрту. Не знаю, грустить ли по поводу уходящего! Во всяком случае, я не замечал туманной грусти по старине в глазах моих друзей.

Два молодых инженера-энергетика, Равдан Бата и Олзийбат, окончили Киевский политехнический институт, получили направление в Дархан и в качестве жилплощади, положенной всем молодым специалистам, - разобранную юрту.

Говорят, юрту строить чрезвычайно просто, и хороший хозяин ставит ее за 20 - 30 минут. Для этого на ровной площадке при помощи веревки и колышка сначала вычерчивают круг. Потом ставят решетчатые стены - ханы и строго на юг - дверь. Для крыши употребляются красные жерди - уни. Все это сооружение накрывается брезентом и войлоком и обвязывается веревками. Неплохо его еще застраховать от огня, ибо отмечено, что юрта горит ровно девять минут.

Короче говоря, инженеры-энергетики ставили юрту ровно неделю, и Батаа потом признался мне, что гораздо легче для него рассчитывать турбины электроцентрали.