— Траншеи. Две. Солдат нет. Был часовой.
— Был?! — Баландин невольно бросил взгляд на пояс ненца, на котором в костяных ножнах висел нож. — Ты снял часового?!
Картина, которую он себе представил, была ужасна: убитый часовой, которого — прячь не прячь — обнаруживают; суматоха, разрезанная проволока, облава. Глаза Мунко сузились еще больше:
— Дождь. Холодно. Часовой ушел, командир. Раскаиваться было поздно. Холодок в голосе
Мунко не оставлял сомнений: ненец обиделся. А кто бы не обиделся? Хорош командир: подумать, что такой опытный разведчик, как Мунко, мог убить часового и подставить их под удар! Но и Мунко тоже хорош — бухнул так, словно дело уже сделано. Тут любой схватился бы за голову... Значит, часовой ушел... Неплохо, неплохо. Похоже, японцы и в самом деле не ждут гостей, если часовые разгуливают, как хотят. Но радоваться рано. Часовой как ушел, так и придет, не станет же он до конца смены торчать в блиндаже. За такие дела по головке не гладят. Так что нужно считать, что часовой на месте, и не надеяться на сладкую жизнь...
Часовой действительно был на месте. Они убедились в этом, едва разглядели траншею. Он стоял неподвижно, как пугало на огороде, и штык тускло поблескивал у него над головой. И хотя Баландин был готов к такому продолжению, в нем закипело зло на часового.
«Черт бы тебя побрал, дурак прилежный, — с ненавистью думал он. — Выставился! Не мог еще пять минут посидеть в своем вшивом блиндаже...»
Но часовому было ровным счетом наплевать на эти проклятия. Он стоял в прежней позе и даже не догадывался, что родился под счастливой звездой, ибо те, кто мог умертвить его в мгновение ока, больше всего на свете не хотели этого.
Шепот Мунко почти слился с шелестом дождя:
— Там поворот, командир...
Путь до него показался шестерым вечностью. Траншея поворачивала почти под прямым углом, и за выступом они могли скрыться от часового.
Мунко первым спрыгнул на дно. Вытащив нож, он встал на повороте, прильнув к стенке траншеи, не спуская глаз с часового. Помогая друг другу, разведчики спускались в щель. С обеих сторон в нее выходили двери блиндажей, и каждая из дверей могла в любой момент распахнуться.
Шергин еще оставался наверху, когда разведчики услышали тихий возглас Мунко:
— Командир!..
Баландин одним прыжком встал рядом с ненцем, осторожно выглянул. Сердце заколотилось где-то у горла: часовой медленно шел по траншее, серо-зеленый и неясный, как призрак.
«Заметил? Нет, идет будто на прогулке. Надоело стоять на одном месте. Дойдет или остановится?..»
Часовой не останавливался. До него оставалось десять метров. Восемь. Пять. Сейчас он дойдет до угла и увидит... Нет, он ничего не увидит, потому что раньше умрет...
Мунко отвел руку с ножом, готовый метнуться вперед и ударить. Но не метнулся. Он удивленно отстранился от Одинцова, который вдруг шагнул вперед и, пошатываясь, пошел навстречу часовому.
— Томарэ!* — громко и испуганно сказал тот. — Нани о донаттэ иру ка?** — ответил Одинцов, и Баландин не узнал его голоса.
— Тосиро, омаэ ка?***
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.