Прекрасных незнакомок имена

— Вы очень верно подметили, что обычно есть трепет. Обычно! Но Брюллов работал в разных манерах, в зависимости от задачи. Смотрите: это не бытовой портрет, а этюд или эскиз для монументальной религиозной композиции. Вот следы овального нимба над головой. Чрезвычайно похожий рисунок — и тоже с нимбом — есть в третьем томе «Истории искусств» П. Гнедича на странице 459.

— Да, действительно похоже...

— Брюллов выполнял много церковных заказов, в том числе и для католиков. — Я раскрыл книги, показал брюлловские наброски в монографии Ацаркиной.

— Похоже, похоже. Очень хорошо, что вы сделали предварительный поиск и пришли к нам не с пустыми руками. Но коль скоро работа не подписана, оставим авторство Карла Павловича под вопросом?

— Да меня волнует не атрибуция. Хотелось бы узнать биографию натурщицы, ее имя хотя бы.

— Это сложно. Потребуется исследование, далеко выходящее за рамки консультационной работы...

Оставалось «перелопачивать» литературу самому. Семейная жизнь Витали оказалась загадочной. Известно было, что Иван Петрович учился в Петербурге у итальянца Трискорни, а потом перебрался в Москву, где возглавил филиал его скульптурной мастерской. После смерти Трискорни московский филиал неожиданно унаследовал Витали. Я говорю «неожиданно» потому, что Трискорни имел прямых наследников, сыновей-скульпторов, казалось бы, им и карты в руки. Не женился ли Витали на дочери своего петербургского учителя? И как-то стало приходить понимание, что недостающее звено увлекшей меня истории следует, искать в Ленинграде.

Но подходящего случая не было, а основная работа держала в Москве.

В начале марта 1984 года служебные дела привели меня все-таки в Ленинград, но время поглощалось поездками за пределы города и неотложными текущими делами. Уже в самом конце месяца связываюсь с заведующей отделом скульптуры Русского музея Шапошниковой.

— У нас нет данных о личной жизни Витали, — разочаровала меня Лидия Петровна, — нас интересует искусство, а не семейные дела скульпторов. Имени натурщицы Брюллова мы тоже не знаем. Поищите в архивах...

После этого разговора невольно подумал о литературоведах: давно ушли они от узковедомственного, что ли, подхода к изучению истории нашей культуры. Если удается выяснить, кому посвящено то или иное стихотворение или чей профиль начертал поэт на полях манускрипта, какую местность изобразил на своей любительской акварели, или просто обнаруживается личное письмо — это считается событием в культурной жизни, подчас открытием.

Об Анне Керн знают все или почти все. А между тем усилиями Брюллова в живописи и Витали в скульптуре утверждались русские духовные ценности как самостоятельная и в то же время неотъемлемая часть мировой культуры, иными словами, они делали то же самое, что делал Пушкин в литературе, а Глинка — в музыке. Брюллов принес русскому искусству мировую славу, и его портрет «неизвестной» 1836 года, репродуцированный в альбоме «Женский портрет в русском искусстве», можно считать графическим эквивалентом пушкинскому «Я помню чудное мгновенье» А созданная Витали «Венера» — разве это не чудо, не застывшая поэзия? И не чудо ли, что Глинка был вдохновлен обворожительной Екатериной, дочерью Анны Петровны Керн?

Размышляя так, я пришел к убеждению, что необходимо сделать все возможное и развязать узел накопившихся вопросов и загадок, восстановить незаслуженно затерянное имя.

...Иду мимо Адмиралтейства. Солнце, легкий мороз, Нева забита мелко колотым льдом, только у Петропавловки ярко синеет полоса чистой воды и в ней золотой змейкой пляшет опрокинутый шпиль.

Делаю небольшой крюк, чтобы пройти около Исаакиевского собора — только рядом с ним ощущаешь грандиозность этой массы ювелирно обработанного камня и металла. Украшали здание те же Брюллов с Витали. Здесь гордо прозвучало брюлловское: «Мне тесно! Я бы теперь расписал небо!»

Выхожу — равнение на Петра! — на набережную Красного флота. Дом 4. Встречают оскаленные каменные львы. Здание сената, каталог. В огромном зале тысячи, может быть, десятки тысяч ящиков. набитых карточками.

Просматриваю карточки; с каждой минутой настроение падает. Фонды, описи, дела, документы, письма. Нужно ли смотреть все эти счета, записки, жалобы, рапорты, пенсионные дела, письма? Вернее, можно ли? Чтобы разобрать хоть страницу выцветшей и обветшалой скорописи прошлого века, нужно время. Тут работы на месяцы, если не на годы. А у меня несколько часов на все про все, благо архив открыт до полдевятого и благо сотрудники, узнав, что я ищу, советуют ознакомиться с тем или иным делом.

Останавливаюсь на девяти наименованиях. В материализованном виде это оказалось стопкой документов в пуд весом, и еще сверху лежала коробка с роликом микрофильма.

Выхватываю из документов факты, как нужные камешки для мозаики. Получается картина: в 1844 году Витали числился холостяком, затем женился на Аделаиде Рицци, и было в ту пору девице Рицци девятнадцать. Тут вспомнилась мне акварель Соколова, на которой изображена женщина зрелая, во всей силе лет. Это не могла быть Рицци, ведь Соколова в 1848 году уже не было в живых: стало быть, девятнадцать плюс четыре — двадцать три года, и никак не больше могло быть «портретируемой» в том случае, если бы действительно позировала Рицци. Выходило, что Соколов в конце 30-х годов рисовал другую женщину и тоже жену Витали?! А что — все в жизни бывает и бывало...

Предположив, что «незнакомка моя» состояла с Витали в гражданском браке, продолжаю листать дела. Брюллов, Витали, Трискорни — вот три имени, которые уже автоматически выхватывает глаз из общего потока. Взяв в руки дело № 234 из фонда № 515, я по какому-то наитию решил, что в нем есть все, что нужно для однозначного ответа на оба вопроса: кого рисовали Брюллов и Соколов и кто послужил моделью для «Венеры».