Сталин говорил глухо, медленно, тоном человека, привыкшего к диктовке, к точным, выверенным Формулам:

– Гиль-Родионова представить к Красной Звезде. Семью отыскать, вернуть в Москву. Выплатить по аттестату из расчета оклада начальника штаба дивизии за все эти месяцы. Присвоить воинское звание полковника Красной Армии.

...Когда соединение замечательного партизанского вожака отбивалось от эсэсовцев, полковник Гиль-Родионов прикрывал отход. Он лежал в цепи автоматчиков, и очередь из «шмайссера» настигла его, когда отряд уже оторвался от наседавших фашистов...

Дед Талаш. Знаменитый партизанский дед, известный всему белорусскому краю. До войны мне довелось прочитать роман Якуба Коласа «Дрыг-ва» – в нем несколько страниц было посвящено этому своеобразному, самобытному человеку. Еще в гражданскую стал старый полещук из села Пет-риково героем, «краснознаменцем», и один из председателей ВЦИКа, белорус Евгений Червяков, собственноручно привинтил к гимнастерке деда боевой орден Красного Знамени.

Было ему в ту пору за шестьдесят, и хотя крепок еще и силен был старик, так и пошло по всей республике – дед Талаш да дед Талаш...

В сорок первом, когда уже отпраздновал он свое девяностолетие, докатилась война до Полесья, до его родного села. Докатилась не сразу – труден оказался для немцев путь через полесские пущи и болота.

Иные односельчане успели податься в леса, к партизанам, старик был хвор, не смог скрыться, затаился в своем доме. В Петрикове фашисты вывесили объявления, назначили цены за головы народных мстителей. Несколько человек за связь с партизанами расстреляли, а девяностолетнего Та-лаша зверски избили.

В темную, беззвездную – хоть глаз выколи – ночь, глухими охотничьими тропами ушел дед Талаш вместе с сыном в лес, к своим, к партизанам.

У первого же командира дед Талаш потребовал автомат или на худой конец старую добрую трехлинейку. Но командиры рассудили по-другому, и оружием Талаша стала не винтовка, не граната и не мина – стало его оружием слово: мужицкое, крестьянское, партизанское.

Дед Талаш сделался агитатором, и не было в Полесье да и по всей Белоруссии деревни, где бы не знали о нем, где бы не шел разговор о речах его, простых, убедительных, с ядреным соленым словцом, коли нужно. И пошли в отряды, в «семейные лагеря», в диверсионные и подпольные группы те, кто еще вчера рассчитывал схорониться. оглядеться, переждать...

Вот какой человек шел сейчас по полю Внуковского аэродрома. Сергей поручил мне встретить вывезенного на Большую землю легендарного деда Талаша.

Ну и хлопот задал он нам! Поселили деда как почетного гостя в гостинице «Москва». Расхаживал он по коридорам гостиницы – к ужасу горничных и к удивлению иностранных корреспондентов – в «домовине»: длинной, до пят домотканой рубахе. Насилу уговорили старика надеть «цивильный» костюм.

Но зато оратор он оказался редкостный, замечательный! И на автозавод ездил с ним Сергей, и на «Каучук», и на другие предприятия. Когда на трибуну выходил дед Талаш с орденом в красной розетке, с хитроватым крестьянским лицом, с сивой бородой и волосами, аккуратно зачесанными на косой пробор, – настоящий старик-лесовик, – зал неизменно взрывался овацией. Ведь вышел он из самой гущи крестьянской, народной. Каждый, кто слушал его, понимал: уж если такие старики не сдаются, воюют, – да как еще воюют! – значит, несдобровать Гитлеру.

Иной раз дед Талаш склонен был и прибавить, приукрасить кое-что, но все прощалось ему: слишком хорошо представляли себе московские рабочие и работницы, что значит нелегкая, лесная, партизанская доля...

Он был необыкновенно популярен в те годы; не обошли вниманием деда Талаша ни журналисты, ни художники, ни скульпторы. Правда, выходил он у них этаким богатырем, могучим, былинным дедом, и только, пожалуй, в одном его портрете запечатлены были истинные черты деда Талаша. Это бюст Заира Азгура, выдающегося белорусского ваятеля. Установлен он в селе Петрико-ве, где похоронен дед Талаш, доживший до 106 лет.

Как ни ждал Сергей этого часа, как ни готовился к нему, сколько ни думал бессонными ночами, сколько ни сдерживал себя, все равно сердце забилось неровными, глухими толчками.

Тяжело груженный самолет, казалось, нарочно медлил, слишком долго катил по бетонной дорожке, разворачивался, подруливал к зданию аэродромных служб. Сергей поймал себя на том, что в мыслях торопил летчиков: «Скорее! Скорее! Что же вы медлите, братцы?!»

Уже девятый раз ночами приезжал Антонов во Внуково, встречал самолеты из Минщины, Могилевщины, Брестской области. Только в последнем «Дугласе», взлетевшем под прикрытием тумана с партизанской поляны, находились его жена с сыном.

И вот, наконец, распахнулась дверца, вынесли раненых. Сергей увидел незнакомую женщину в крестьянском платке. Он сперва не узнал ее. Он думал, что идет к ней не спеша, а на самом деле стремительно бежал...

Маришка хотела улыбнуться, что-то сказать, но не смогла. Она обернулась к летчику, и тот подал ей малыша, завернутого в одеяло.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.