Мысль эта, впрочем, только мелькнула. Он думал теперь о Петербурге и все вспоминал, как повар Арсений на самый последний о бунте вопрос отвечал:

- Видать, что подавлен. Приехав домой, тотчас же он распорядился, чтоб затопили в зале камин.

- Да печи уж топлены нынче, - попробовали было ему объяснить.

Но Пушкин разгневался, чего с ним почти не бывало, и строго потребовал, чтобы его приказание немедленно было исполнено. Потом он привел в порядок бумаги и отобрал особо записки, которые вел уже давно. Вышла порядочно толстая стопка бумаги. Но, отобрав, он над нею задумался.

Еще этой осенью он спрашивал Вяземского: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? Черт с ними! Слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов». И теперь, над грудою собственных своих листков, он размышлял, как и все в том же письме: «Писать свои мемуары - заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать - можно; быть искренним - невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью, на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать суд людей нетрудно; презирать суд собственный невозможно».

Пушкин знал, что записи Байрона были сожжены друзьями после его смерти, и думал теперь: «Лучше все самому уничтожить!» К тому, впрочем, были причины весьма основательные. Записи эти могли замешать имена многих людей и таким образом умножить число жертв: Пушкин ждал грядущей расправы и не был спокоен за себя. Он отобрал лишь немного листков и сохранил их для Вяземского. А остальное - предать все огню!

Подумав еще, к этой же пачке присоединил он стопочку писем: «Пущин, и ты тоже гори! Ты тоже когда - то сжег и записки свои».

Дом уже спал, когда через коридор вошел он на половину родителей. Камин еще ярко горел, и длинные беспокойные тени бродили в углах. Няня готовилась к праздникам, вещи все были сдвинуты, лампа снята (будут чистить ее кирпичом), висел наверху один только крюк, и комната вся была, как незнакомая.

Пушкин не медлил и сразу кинул бумаги в огонь. Желтый и синий, смешанный дым окутал всю стопку: огню не под силу сразу ее охватить. Пушкину стало мучительно грустно. Записки были еще черновые, но он собирался со временем, опираясь на них, нарисовать большую картину эпохи.

Желая ускорить сгорание, он захватил щипцами сразу всю кучу бумаг и хотел ее растрясти. Неверным движением руки, однако, он их потянул на себя, щипцы ослабели, и вся эта груда, уже разброшенная, выпала на пол перед камином. Ярко вскинулось пламя. Пушкин хотел его потушить, но вдруг ему показалось, что кто - то скрипнул дверьми. Он обернулся. Конечно, почудилось. И в то же мгновенье увидел свою огромную тень. Снизу огонь кидал ее на потолок, а голова его колебалась на самом крюке.

Негромко он крикнул, схватился за грудь, но тотчас и опомнился. Через полчаса камин прогорел, оставив лишь мелкие угли да горсточку пепла...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.