Отец. Идите к черту!
Мария. Значит, наши пути расходятся... Но скажи мне откровенно, сам ты, чувствуя себя, нашу страну в относительной безопасности, смог бы сбросить бомбы на русских?
Отец (пауза). Откровенно? Не знаю. Не пытай меня, я, в самом деле, не знаю, что ответить... Я создавал бомбы не для нападения, а для защиты Америки. (Устало.) В конце концов я ученый, а не политик.
Авель. Ученый? Чему вы учите, позвольте спросить, сэр? Как убивать одной бомбой миллион человек зараз? Вы ввязались в политику — и самого худшего сорта. И знаете почему, сэр?
Отец. Почему же? Ну, откройте мне глаза, господин сержант.
Авель. Вас погубила жажда власти, жажда влияния. Вам хотелось ворочать большими делами и общаться с большими шишками.
Мария. У тебя был выбор, отец. Ты физик и мог заниматься звездами, а не «звездными войнами». Тогда ты действительно мог стать великим ученым, и вся твоя жизнь была бы иной...
Отец. Я и есть великий ученый. После Эйнштейна не было никого значительнее меня в науке. (Бормочет.) Ферми? Конечно, он был неплохой физик, но уже тогда он прислушивался к моим советам, хотя был вдвое старше.
Мария. А другой... Другой, имя, которого ты боишься произнести.
Отец. Я не боюсь. Оппенгеймер — ты его имеешь в виду?
Мария. Да. Это имя срывает все завесы. Не так ли, отец? Вот тот самый свидетель, которому обвиняемый не может сказать «нет».
Отец. Я должен был сам рассказать тебе об этом, моя девочка. Это моя ошибка. Скажу больше: это моя вина, глубокая вина перед тобой. Ты услышала об этом от других, и они оболгали меня.
Мария. Но это правда... Скажи, ведь все это правда, что пишут газеты? Это ты погубил Оппенгеймера?
Отец. Клевета! Бесчестная клевета! Я никого не погубил! Ни Оппенгеймера, никого на протяжении всей своей жизни. Я стоял перед трудной дилеммой, и я был единственным, кто занял мужественную позицию. Все другие спасовали, ушли в кусты, струсили. И только я, один я, поверь мне, честно и открыто произнес слова, которые надо было произнести.
Мария. Какая же это была дилемма, отец? И какие это были слова?
Отец. Дилемма была простой: создавать или не создавать водородную бомбу. Это я ее рассчитал. Оппенгеймер был против. Он всегда завидовал мне. Он был неплохим организатором, но слабым ученым. И он тормозил проект, предложенный мною. Это стоило ему карьеры.
Мария. Но он был честнее, нравственнее всех вас.
Отец. Честнее?! Да знаешь ли ты, девочка, что это он возглавлял Манхэт-тенский проект? Под его руководством были созданы первые атомные бомбы. Знаешь ли ты, что он вместе с другими членами временного комитета при Трумэне участвовал в выборе объектов для атомной бомбардировки? Что он отказался присоединиться к тем ученым, которые выступили против использования атомного оружия?
Авель. Мы знаем все это, сэр. Я читал книгу об Оппенгеймере, которая называлась «Человек, который хотел быть богом». Он был наказан за свое тщеславие, и наказан жестоко. Не только властями, которые возвели глухую стену между ним и секретными исследованиями. Он был наказан своей совестью. А это пострашнее. Но уж если мы заговорили... Вы позволите, сэр?
Отец. Валяйте. Что там у вас припасено?
Во 2-м номере читайте о величайшем русском враче Сергее Петровиче Боткине, об удивительной судьбе государственного и военного деятеля Михаила Семеновича Воронцова, о жизни и творчестве писателя Ильи Григорьевича Эренбурга, окончание детектива Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Рассказ
О преемственности театральных традиций, о духовном воспитании молодых актеров
Из книги Рината Дасаева