Есть в Московском музее-квартире Николая Островского письмо, которое без лупы трудно прочитать. Коммунисты политзаключенные

Рижской срочной тюрьмы написали его еще в те времена, когда в Латвии был буржуазный режим. Письмо написано на крохотных листках папиросной бумаги удивительно мелкими буквами и адресовано Николаю Островскому.

«Дорогой товарищ! Назло строгой цензуре, господствующей у нас, нам все же удалось прочесть эту замечательную книгу о том, как закалялась сталь. Эта книга обошла все общие камеры, заглянула в одиночки.

Книга заставила забыть, что мы находимся в тюрьме: она уничтожила стены вокруг нас, наполнила нас новой чудесной силой и ясностью».

Коммунисты писали Островскому из тюрьмы, что их не останавливает угроза быть убитыми, не пугают пытки в охранке, годы каторги, нечеловеческие условия труда и жизни в тюрьмах. «Нам больше, чем кому-либо, знакома страшная возможность быть выброшенными из жизни, возможность оказаться физически неспособными продолжать борьбу. Полные пыли мастерские тюрем Латвии, насыщенная паром прачечная нашей тюрьмы, сырые, холодные камеры, жестокий режим – все это разъедает наши легкие, развивает острый ревматизм, треплет нервы. А каменоломни Калнциема, где наши товарищи надрываются, стоя по колено в ледяной воде! Работа на врага, работа из-под резиновой дубинки, сменяющаяся «отдыхом» в темном, сыром карцере. И нередко товарищи, входящие в тюрьму молодыми и здоровыми, через несколько лет выходят разбитыми калеками, и многие из нас, подобно Павлу Корчагину, не раз в минуты отчаяния говорили себе: «На что ты будешь годен после тюрьмы? И стоит ли жить такому калеке?.. И Павка сказал нам: стоит!»

Меня, экскурсовода, давно интересовала история этого письма. Мне хотелось разыскать людей, писавших его. И вот я в Риге, в Музее истории и революции. Научный сотрудник Паулина Яновна Путе показывает мне чудом уцелевшие фотографии коммунистов и комсомольцев, сидевших в Рижской тюрьме.

Я смотрю на пожелтевшие фотографии. Вот они, авторы письма к Островскому.

– Кое-кто из них жив, – говорит мне Паулина Яновна. – Вот, например, Сильвия Балоде – редактор нашего женского журнала «Падомью Латвия Сиевиете». Она сейчас в Риге.

– А нельзя ли с ней увидеться?

Паулина Яновна звонит по телефону, объясняет, что приехал гость из Москвы, из Музея Николая Островского. А через десять минут я уже еду в редакцию к Балоде.

У Сильвии Яновны добрые, усталые глаза. Она волнуется, вспоминая о событиях тех лет.

Молоденькой девушкой за работу в комсомоле она была арестована и брошена в тюрьму. На допросах в охранке и на суде Сильвия Яновна заявила, что комсомольской работой она занималась по убеждению и поэтому не признает права буржуазного суда судить ее. Ей не дали говорить дальше и вывели из зала суда. Ее тогда осудили на шесть лет каторги. Провела же она в тюрьме около десяти лет.

– И все-таки в той нашей жизни за тюремными решетками не было места отчаянию. Эта жизнь тоже была борьбой, только иного рода. То была школа политзаключенных, рабочий университет. Провести в тюрьме долгие годы без товарищей невозможно. Тюремный коллектив! В нем провели мы нашу молодость. Несмотря на каторжный режим, в тюрьме мы много учились. Наш день был распределен жестко. Мы ценили время. Изучали языки – английский, немецкий, французский. Занимались политэкономией, историческим и диалектическим материализмом, экономической географией. С историей СССР знакомились по Покровскому. В тюрьме мы начали писать историю революционного движения Латвии.

Мы не чувствовали себя изолированными. С воли к нам приходили добрые вести и книги. Конечно, у этих книг были безобидные названия и чужие обложки. Товарищи искусно переплетали книги и в таком виде передавали в тюрьму нелегальную литературу. Нам не разрешалось иметь писчей бумаги, газеты и книги разрешалось читать только из составленного полицией списка. Не разрешалось смотреть в окна, за это бросали в карцер. Нашему секретарю нелегального комитета комсомола Лайме Яунозол стражник выстрелом выбил глаз: она посмотрела в окно. Обыски были часты, в камеры врывались неожиданно, обыскивали унизительно. Но, несмотря на угрозы и наказания, мы все же поддерживали связь с волей.

Однажды одной из наших тюремных подруг, Мильде Биркенфельд-Дзервите, пришло письмо от ее сестры Кристины. Сестра сообщала, что в Москве вышла замечательная книга неизвестного тогда еще писателя Николая Островского и что судьба этого человека удивительна. Кристина изложила в письме статью об Островском Михаила Кольцова, которая называлась «Мужество». Так впервые мы узнали об Островском. Вскоре об этом письме узнали все товарищи. Мы не раз перечитывали строчки: «Навзничь лежащий Островский, слепой, неподвижный, смело вошел в литературу, завоевал место в душах людей навечно. Разве он не герой, человек большого таланта и мужества? Да, он гордость не только Советской страны».

Можете представить нашу радость, когда Кристина с помощью других товарищей переслала нам в тюрьму «Как закалялась сталь». Это был для нас величайший праздник. Мы бросили все дела и стали читать роман. В камере стояла напряженная тишина, мы слушали рассказ о Павке Корчагине. Даже те, кто плохо понимал по-русски, старались уловить знакомые слова, чтобы по ним понять содержание. Читать книгу надо было быстро, ее ждали в других камерах. Затем надо было перевести книгу на латышский. И Мильда Биркенфельд-Дзервите в тюрьме перевела «Как закалялась сталь» на латышский язык. Это наша первая переводчица. Через баню книгу удалось передать в мужской корпус. Позже она попала в Центральную рижскую политическую тюрьму.

Как ее читали там, мне рассказал Мартын Розенталь, старый коммунист, работающий ныне на ВДНХ:

– Однажды мы получили от соседей бессмертное произведение Н. Островского «Как закалялась сталь». Это было целое событие, тем более, что в одном письме, пришедшем незадолго до этого, мне писали об этой великолепной книге и ее авторе. Времени для чтения нам дали очень мало: на другой день ее нужно было передать дальше, так что в нашем распоряжении были неполные сутки. Читали вполголоса, чтобы надзиратели в коридоре не могли подслушать, и когда один из нас уставал, продолжал другой. Так до утра следующего дня мы прочли обе части и во время очередной прогулки передали книгу дальше. Несокрушимая сила и выдержка Островского, созданные им образы глубоко врезались в память. Они помогали нам жить и бороться.

– Узники рижской срочной тюрьмы решили написать письмо Островскому, – продолжала Сильвия Яновна. – Первый набросок письма составила Скоповская. Письмо обсуждали, добавляли, изменяли, переписывали. Оно переходило из камеры в камеру. Хранить письмо в тюрьме было очень сложно. Если бы его нашли надзиратели, карцера не миновать, и было еще одно наказание пострашнее – Калнциемская каторга, настоящий лагерь смерти. И все-таки мы написали это письмо и даже сумели его отправить на волю. Долго не представлялось такого случая, и письмо прятали. Прятали даже в соломинке из матраца. Привязали к ней нитку, чтобы не затерялась, но нитка однажды оборвалась, и заветная соломинка смешалась с тысячами других. Выход все-таки нашли. Вот как об этом рассказывает бывший редактор нелегальной коммунистической газеты Ева Плиесман:

– Пришлось моей соседке Аустре представиться сильно захворавшей, а я выпросила у надзирательницы коптилку для ухода ночью за подругой. Мы вспороли матрац и, задыхаясь от пыли, осмотрели каждую соломинку, пока не нашли пропажу.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.