Время до рокового выстрела у Черной речки измерялось уже в часах...

Сохранилось девять писем и записок А. С Пушкина, датированных 25 – 27 января (по старому стилю) 1837 года, причем точные даты трех малозначительных, бытового характера записок не установлены. Остальные письма, связанные по содержанию с рабочими делами и дуэлью, а также короткая записка писателю и критику А. И. Тургеневу были, безусловно, написаны в эти три дня.

Известной русской писательнице того времени А. О. Ишимовой, активно занимавшейся переводами, Пушкин пишет 25 января:

«На днях имел я честь быть у Вас и крайне жалею, что не застал Вас дома. Я надеялся поговорить с Вами о деле; Петр Александрович обнадежил меня, что Вам угодно будет принять участие в издании «Современника». Заранее соглашаюсь на все Ваши условия и спешу воспользоваться Вашим благорасположением: мне хотелось бы познакомить русскую публику с произведениями Барри Корнуолла (в оригинале написано по-английски. – Прим. ред.). Не согласитесь ли перевести несколько из его драматических очерков?..»

В тот же день Пушкин написал письмо голландскому посланнику Л.Геккерену, который вскоре будет отозван из Петербурга как один из виновников гибели поэта. Еще 17 – 21 ноября 1836 года Пушкин писал черновики этого письма (сохранились отрывки двух разорванных вариантов) голландцу, которого считал автором анонимного пасквиля, но тогда письмо отослано не было. И вот за -два дня до дуэли поэт пишет (в оригинале по-французски):

«Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай... весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха... Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы... отечески сводничали вашему сыну... Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней... Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее – чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец...»

Отослав это письмо на следующий день, 26 января Пушкин написал короткую записку А.И.Тургеневу («Не могу отлучиться. Жду Вас до 5 часов») и письмо участнику наполеоновских войн, генерал-адъютанту Карлу Федоровичу Толю:

«Письмо, коего Ваше сиятельство изволили меня удостоить, остается для меня драгоценным памятником Вашего благорасположения, а внимание, коим почтили первый мой исторический опыт, вполне вознаграждает меня за равнодушие публики и критиков. Не менее того порадовало меня мнение Вашего сиятельства о Михельсоне, слишком у нас забытом. Его заслуги были затемнены клеветою; нельзя без негодования видеть, что должен он был претерпеть от зависти или неспособности своих сверстников и начальников. Жалею, что не удалось мне поместить в моей книге несколько строк пера Вашего для полного оправдания заслуженного воина. Как ни сильно предубеждение невежества, как ни жадно приемлется клевета, но одно слово, сказанное таким человеком, каков Вы, навсегда их уничтожает. Гений с одного взгляда открывает истину, а Истина сильнее царя, говорит священное писание...»

27 января между 9.30 и 10.00 утра Пушкин пишет (оригинал по-французски) секретарю французского посольства, секунданту Дантеса О.Д'Аршиаку:

«Я не имею ни малейшего желания посвящать петербургских зевак в мои семейные дела; поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу моего лишь на место встречи. Так как вызывает меня и является оскорбленным г-н Геккерен, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его егерь. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно. Прошу вас поверить, виконт, что это мое последнее слово и что более мне нечего ответить относительно этого дела; и что я тронусь из дому лишь для того, чтобы ехать на место...»

В этот же день он снова пишет А. О. Ишимовой и этим письмом словно бы подводит черту – сам, понятно, того не зная – под своей рабочей перепиской:

«Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение. Покамест честь имею препроводить к Вам Барри Корнуолла (в оригинале по-английски). Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашом, переведите их как умеете – уверяю Вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу «Историю в рассказах» и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!..»

Пушкин работает, мыслит, спорит, думает о будущем.

Время до рокового выстрела у Черной речки измеряется пока еще в часах...

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.