Писатель, актер, режиссер Шукшин

Насколько изнурительна была на Дону жара, насколько тяжело даже физически было играть главную роль в «Они сражались за Родину», он и на этих съемках писал. Именно здесь были созданы «До третьих петухов», «А поутру они проснулись», несколько рассказов, вошедших в последнюю его прижизненную публикацию («Наш современник», 1974, № 9), а также был начат и едва ли не до половины доведен еще и один сценарий... Нет, не щадил он себя, и, кто знает, сколько вообще наберется в его жизни дней – не говоря уж месяцев, – когда он отдыхал как следует или хотя бы спал по восемь часов!

Светлое, трогательное это воспоминание Л. Куравлева... И купание, и песни, и рыбалка, и шутка! Но вот еще один свидетель тех дней. Юрий Никулин:

«Мы с ним (Шукшиным. – В. К.) тогда особенно не сошлись. Он мне запомнился нелюдимым, хмурым и замкнутым».

Как сопоставить первое со вторым, и кто же прав, Куравлев или Никулин? Нет, память не изменила ни тому, ни другому, просто одно дело – знать и видеть человека, другое – узнать и увидеть. Далеко не перед всеми и тем более не вдруг раскрывал свою душу Василий Шукшин. Но он вкладывал ее без остатка в свои книги и фильмы, – пройдет не так уж много времени, и это поймут многие.

...С Куравлевым они в это время неразлучны еще и потому, что предстоит вместе поработать как следует. Свершилось, наконец: сценарий, составленный из сцен, входивших в рассказы «Классный водитель» и «Гринька Малюгин», и совершенно новых, одобрен, автор сценария выступит и как режиссер. Идет тщательнейший подбор исполнителей не только главных, но и эпизодических ролей.

Рассказывает Нина Афанасьевна Сазонова (нет нужды специально представлять эту прекрасную, любимую миллионами актрису):

«...Как-то раз вызывают меня к нему на пробу – дело было давно, я в кино еще только начинала. Предлагают маленькую роль – тетку Анисью в фильме «Живет такой парень». Помните? Пашка Колокольников привозит к ней жениха – напарника своего, пожилого шофера. На другой день знакомимся с Шукшиным. Шукшин мне – с ноткой сожаления:

– Молоды вы, Нина Афанасьевна... У нас-то что происходит? Хотим мы двух сп эичков соединить...

А я ему:

– Старичков? Скучно, Василий Макарович, ну, ей-богу, скучно! То есть не то чтобы скучно, а грустно как-то уж чересчур. Ну, допустим, старички... Доживают, значит, свой век. Всех радостей-то – вместе чайку попить. Жалко их, и ничего больше. А я думаю, не жалеть, а радоваться надо, на них глядя. От души посмеиваться над шитыми белыми нитками уловками тетки Анисьи и от души сочувствовать ей. Она ведь, тетка-то эта, не своей волей одна осталась. Мужиков война съела. Сколько я таких повидала... Есть у меня одна знакомая в деревне, уже в годах женщина. Разоткровенничалась как-то: «Замуж-то я бы и теперь пошла – был бы человек хороший... – и руку к сердцу жмет. – Знаете, сколько тут неистраченного?..» Да неужто не заслужила она своего, пусть запоздалого, бабьего счастья, неужто ей до старости ждать, пока она только на то годна будет, чтобы самовар ставить?..

Ох, если бы вы только видели, как слушал меня Шукшин! А ведь он не просто режиссер – он писатель, ему судьбы людские открыты, он достаточно на людей насмотрелся... Выслушал меня и сказал: «Я подумаю». А назавтра знакомит меня с партнером моим – артистом Балаковым. Я – уж не я, а тетка Анисья – в смех: «Да какой же это старичок? В полном соку дядечка...» И Шукшин смеется.

Стали мы репетировать – легко, быстро пошла у нас эта сцена, и прекрасно заиграл, зажил Куравлев – Пашка Колокольников. Помните его? Он не просто играет – он кружева плетет! Уж так хочется ему соединить этих добрых незадачливых людей – для блага их и для своего удовольствия. Не приди мы тогда к согласию с Шукшиным, не скинь полтора десятка годков нашим героям – думаю, не было бы этого юмора, этой теплоты, этого озорства. После нескольких съемочных дней у меня осталось ощущение огромной проделанной работы, словно я показала целую жизнь, целую судьбу. А роль-то крохотная... Вот оно – актерское счастье».

Отношение Василия Шукшина к актерам, его работа с ними удивительны. Об этом вполне можно написать отдельную книгу, весьма полезную и поучительную не только для начинающих режиссеров. Уже после второго своего фильма, «Ваш сын и брат», Шукшин писал в «Советском экране», что он не в состоянии ответить на вопрос: «Каковы ваши основные принципы работы с актерами?» Что у него нет никаких особенных принципов, главное для него: «Был бы хороший, умный человек – я с ним договорюсь, как нам лучше сделать дело». Но это-и есть главный и особенный принцип Шукшина-режиссера в работе с актерами. Ведь что значит «договорюсь, как нам лучше сделать дело»? (Опять-таки не будем ничего «домысливать» и «выводить», а лучше снова послушаем самого Шукшина – это вернее, да к тому же читатель, наверное, уже догадался, девиз нашей работы – «как можно больше самого Шукшина», и, право же, нам доставляет истинное удовольствие процитировать что-либо не очень-то известное, а иногда и совсем не известное широкой публике – так рельефнее, на наш взгляд, и во всем многообразии можно представить себе личность Василия Макаровича Шукшина.)

«Мне не так уж важен, – говорит он, – тот набор средств – более или менее широкий, – которым располагает актер; мне важно понять, что он знает о людях, что повидал на своем веку, что сберег доброго, умного в сердце, прожив жизнь.

Актер должен не просто понимать своего героя, но и знать его до последних мелочей. До ногтей. Помню, как начинали мы работать когда-то с Всеволодом Васильевичем Санаевым. Он пришел ко мне побеседовать о возможном участии в фильме «Ваш сын и брат». Мы долго разговаривали – старались «вскрыть» характер старика Воеводина. Я выкладывался, мучительно соображая на ходу, как убедительно рассказать ему про этого мудрого русского старика, который доживает жизнь, но еще крепок, голова его свежа, и жизнь он прошел, знает ее вдоль и поперек. И вдруг Санаев сказал мне: «А знаешь, какие у него ногти?» «Какие ногти?» – «На ногах. Толстые, крепкие, широкие. И загнуты, потому что он их никогда не стриг. И слегка темные...» Он знал таких стариков. И я поверил ему. Нет, не поверил – доверился.

Что значит – доверился? Это значит – принял его как автора, позволил ему импровизировать, зная, что он не исказит текста.

Верность букве – это некая заповедь большинства кинематографических режиссеров... Такие режиссеры смотрят актеру в рот. Сказал не то слово – значит, ошибся! Ну, а если актер нашел свое слово, более точное, более сложное и, что самое главное, – живое? Все равно режиссер говорит: «Стоп». Дело тут подчас не в самом режиссере, а еще и в писателе, который упорно отстаивает свой текст. «Подумаешь, Лев Толстой нашелся!» – ворчит про себя режиссер, но сдается: предпочитает не иметь больше неприятных объяснений – довольно их было перед запуском. Что касается меня, то я готов позволить актеру нести отсебятину, если только он соблюдает верность самому характеру, самому рисунку роли. Если верное чувство подсказало ему новые слова, я готов принять их как свои собственные.

Именно так – на правах соавторства – мы работали, например, с Лебедевым, с Куравлевым, с Сазоновой. Мне дорога в них та точность конкретного видения, которая позволяет работать с ними доверительно, на истинно творческих началах.

Помню, как Сазонова великолепно сымпровизировала песню в сцене «сновидений» Пашки Колокольникова – это когда он в генеральском мундире делает обход в больнице и видит на одной койке тетку Анисью: «Что у вас болит?» «Ох, сердце...» Тут Сазонова от полноты сердечной и выдала «про ретивое». Ей не надо было ничего объяснять, показывать. Она спела, «как бог на душу положил», и была правдива. А если ты правдив – значит, ты прав.

Я требую от актера того, чего требую от всякого человека, которого беру «в работу», то есть избираю своим героем. Я требую искренности. Мне дорог актер, если я чувствую народную природу его таланта (выделено мной. – В. К.). Вот Лебедев – его, как художника, вывела к жизни Волга – главная российская улица. Санаев – в нем жив дух потомственных тульских умельцев. С огромным интересом работал бы я с Ульяновым и Мордюковой – я чувствую в них запас человеческой памяти, переходящей из поколения в поколение. Именно в работе с такими актерами, знающими жизнь, не способными сфальшивить, выдать одно за другое, проверяется органичность литературного образа для кинематографа. Экранизация нашей литературы просто невозможна без таких вот по-настоящему народных актеров».