Кони простучали копытами по бревенчатому мосту и, качнув кузов кареты, вынесли на Васильевский остров. В Неве плыли и отражались бастионы Петропавловской крепости, палисадники, низко склонившиеся к воде ивы. Справа показалась берёза, ещё видевшая Петра, и вот дом, такой знакомый, что рука сама собой дёрнула шнурок, привязанный к поясу кучера.

Карета остановилась. Корсаков выпрыгнул, придерживая шпагу, сделал знак кучеру ожидать, а сам, шлёпая по лужам ботфортами, прошёл через низенькие ворота в сад. Было три часа ночи.

Посреди оранжерей и теплиц, заботливо прикрытых стеклянными колпаками, стоял бревенчатый дом в два яруса, обстроенный по-голландски, с черепичной кровлей. Стараясь не греметь шпорами, Алексей Петрович поднялся по скрипучей лесенке, тихонько постучал в дверцы.

Прошла минута, другая - и у дверного глазка, осторожно сдвинутого, показалось курносое личико девочки.

- Леночка, - прошептал Корсаков, - папенька почивают?

Она замотала головой. И, сняв засов, отперла дверь.

- Какие вы, право, непоседы! И чего вам не спится? Гляньте-ка: ночь ещё.

Посторонившись, Леночка впустила Корсакова в сенцы, пахнущие мышами, лекарственными травами, отчего у сержанта сразу же запершило в горле. Алексей Петрович перешагнул порог и, прежде чем девочка успела увернуться, звонко чмокнул её в тёплую сосна щёку. Леночка вспыхнула, а Корсаков, еле сдерживая смех и перепрыгивая через ступеньки, уже сверху с площадки второго яруса послал хозяйке воздушный поцелуй.

В ответ Леночка погрозила кулаком.

- Маменьку не разбудите. Будет вам ужо! - и, заложив бруском глазок, скрылась в коморке.

Корсаков осторожно тронул дверь кабинета - она подалась, он отворил её.

Ломоносов не спал. Он сидел в китайском своём халате у стола, заваленного минералами, обломками руды, и писал. Сидел он спиной к двери и не мог видеть сержанта, застывшего с бьющимся сердцем на пороге комнаты.

Окна в сад были раскрыты. Предутренний ветерок шуршал бумагами на столе. Не оборачиваясь, Ломоносов сунул по школярской привычке перо за ухо и, откинувшись в кресле, спросил тонким, простуженным голосом:

- Ты, мой свет? Заходи, заходи... Корсаков кинулся к старику, обнял его, почтительно поцеловал в плечо.

- Ах, Михайло Васильевич, - вырвалось у Корсакова, - отменнейший у вас слух, а я - то - тише воды, ниже травы! Работали? Не обеспокоил?

- И нисколечко. Я дожидал тебя, - ответил Ломоносов и вздохнул, - старческий сон, братец, трепетом, может, и соснул малость над одою, кто его ведает? Садись, сказывай.

Корсаков бросил на табурет плащ, треуголку, сел в кресло у стола и, не в силах совладеть с собою, хрустнул стиснутыми пальцами.

- Был, - спросил Ломоносов, - ну и как? Государыню видел? Всё, батюшка, по порядку.

Положив жилистые руки на подлокотники кресел, Ломоносов слушал восторженную речь сержанта и улыбался про себя. Ему была понятна пламенность чувств юнца, впервые в жизни получившего из рук императрицы рескрипт на имя главнокомандующего русской армии. С оным рескриптом Корсакову надлежало скакать в завоёванную Восточную Пруссию и далее, в Померанию, где ныне готовился решительный приступ Берлина, столицы короля прусского Фридриха Второго.

Корсаков рассказывал о своей поездке в Петергоф, о свидании с императрицей Елизаветой, а Ломоносов, тихонько кивая головою, изредка пожёвывал губами, и на лбу его волнистые морщины то собирались, то разглаживались - и тогда лицо, казалось, молодело. Когда сержант кончил, Ломоносов встал и, запахнув полы халата, прошёлся по кабинету, остановился у мозаики, разложенной на подставке, задумчиво потрогал её пальцами, потом сказал:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.