Петр Проскурин: «Право на многомерность»

В сумерках московской квартиры, закрыв глаза, писатель окунулся в прошлое: небо, промытое до голубого блеска... лодка, увиливающая от речных топляков ...огромная чавыча, бьющаяся в воде... Старый потомственный сплавщик Самородов с глаза ми темной голубизны... рыбий шашлык с неуловимым ароматом дичи, леса, неведомых трав и кореньев на костре... с горьким юмором рассказ израненного бывшего связиста...

Этого было довольно, чтобы на одном дыхании, за месяц Проскурин написал повесть «Тайга». Он вспоминает: «Когда я поставил последнюю точку в повести, сразу пришло и завершение «Судьбы»: многие узлы и ситуации романа стали на свои места естественно и просто, и я только недоумевал, как этого не видел раньше. И все же без своего часа ничего понять и сделать было нельзя; здесь главное в другом, в том, что всему началом был народ — бесконечный, беспредельный, со своей неистребимой жизнестойкостью, многоликий и неисчерпаемый, несущий в себе пряную тайну жизни, творящий вечные законы и непонятный. Это его стихия рождает и - оплодотворяет любой истинный талант; именно только погружаясь душой в эту кипящую народную стихию, и возможно обрести себя. Пришла главная мысль, и прояснился смысл жизни в том, чтобы ничего больше не искать, ни на что больше не тратить сил, лишь бы только как можно ближе пробиться к душе народа, к его самому сокровенному, намертво скрытому от посторонних или равнодушных глаз».

Солнце уже печет. Мы идем в дом, по узкой лестнице поднимаемся в деревянную надстройку. Здесь рабочая комната писателя. Неокрашенные пахучие доски обшивки. Письменный стол темного дерева с раскрытой рукописью.

— Талант романиста. Что, по-вашему, Петр Лукич, это такое? — спрашиваю я. — Можно ли долгими трудами стать романистом?

Думаю, что нет, — отвечает Проскурин. — По-моему, романист рождается с определенным талан том, видением, особым проникновением в жизнь. Причем нужно различать романы эпические и бытовые. Эпичность — свойство особенное, в большой степени оно было присуще нашей словесности, оно идет от русских национальных традиций, былей, сказаний, летописей. Эпическая сила заложена в самих географических особенностях, раздолье нашей земли. Эпичность, конечно, — особенность художественного мышления. Шолоховский рассказ «Судьба человека». Рассказ? Но характер героя несет все признаки эпического духа всего народа... Разумеется, и бытовой роман важен, если он правдив. Через быт реально, быть может, как никогда, нигде, показать многозначные жизненные глубины.

«Уже неоднократно в мировом масштабе предрекали роману гибель, — продолжает писатель. — По-моему, эти утверждения голословны. Ведь роман универсален, его форма, его идея могут вместить богатейшие, неохватные, по сути дела, пространства и глубины жизни. Это явственно чувствуется: читаешь какую-либо прозу и сразу ощущаешь, романистом ли писано. В писательском подходе, воплощении своих задач есть большая разница.

В чем же секрет не исчезающей экспрессии повествования, надолго запоминающихся образов книг писателя?»

«Заранее об этом не думаешь. Все получается спонтанно», — коротко пояснил Проскурин.

А точно отметил эту особенность, на мой взгляд, критик В. Горбачев: «Следуя канонам занимательной новеллистики, П. Проскурин отдавал предпочтение не столько интриге, сколько описанию человеческой души, стремясь проникнуть в характеры действующих лиц. Эта тяга к психологизму подкреплялась неподдельными тревогами, переживаниями писателя за своих героев».

Загадочная алхимия творческой лаборатории. Как выглядит этот процесс со стороны? Петр Лукич работает ежеутренне часов до двух дня. Пишет по многолетней укоренившейся привычке в общих тетрадях в клеточку на одной стороне листа. Трудится над черновиком всегда перьевой ручкой. Средняя дневная норма текста 2,5 — 3 страницы. При взлете настроения, работоспособности, как это было при создании окончательного варианта «Судьбы», получается по 8 — 10 страниц. Это, правда, редко.

Проскурин говорит:

— Я считаю, что прозаик должен иметь волю, стремиться работать над рукописями каждодневно. Проза — не поэзия, ее создание во многом зависит от делового ритма. Конечно, не всегда есть настроение писать на какую-то определенную тему. У меня, например, обычно в работе несколько вещей. Почему пишу ручкой? Знаете, моя мысль обостряется, легко, как мне кажется, движется именно от этого простого, естественного движения руки.

— Петр Лукич, — спрашиваю я, — вы упомянули о деловом ритме. А как вы представляете себе, так сказать, писательский ритм в общем?

— Ритм, стиль писателя — понятие, очевидно, безусловное. А в широком смысле касается оно не только литераторов, а всех людей. У каждого человека, например, свой биоритм, какая-то собственная настройка, что ли, на космос, ведь все взаимосвязано во Вселенной. Для писателя же свой яркий душевный настрой, ритм — органичен. И в лучшем смысле это выражается в качественности, музыке письма. Как это происходит, точно сказать не могу. Но знаю, что когда вработаешься, что-то получается, вещь как бы делается сама. Тогда фразы льются свободно, пишу и не думаю о том, какое слово употребить. Потом, конечно, идет чистка языка, уплотнение стиля. Но основа хорошей, на мой взгляд, прозы рождается в те счастливые минуты.

Созданию повести о музыкантах «Черные птицы» в немалом послужили дружеские отношения Проскурина с композитором Вячеславом Овчинниковым, работающим глубоко эмоционально, нередко трагедийно, что проявилось, например, в его опере о поэте Кольцове, в музыкальном сопровождении кинофильмов «Война и мир», «Они сражались за Родину».

Романтично звучание «Черных птиц». Мечтательно возвышенный настрой облика ключевого героя — высокоодаренного композитора Глеба — лишь мелькнул, будто пригрезился, на первых страницах. Он погибает, а его духовный мир жив, пронизывает судьбы героев, являясь точкой отсчета добра и зла, правды и фальши в искусстве. Истинность ситуации — в душевных движениях каждого из нас, если к себе прислушаться: дорогого человека на свете нет, а твои поступки нередко зависят от его невидимого присутствия в твоей жизни. И какая тяжесть, если перед светлой памятью согрешил! Тут уж не оправдаешься, ведь не с кем спорить.

Финал жизни бывшего товарища Глеба, тоже музы канта, Александра Евгеньевича трагичен, хотя внешне он на зависть во многом преуспел и даже добился в своей нелегкой любви ответного чувства Тамары, бывшей подруги Глеба.

Контрапунктом повести является исчезновение с бумаги нотных знаков величайшего творения Глеба — Молитвы солнца. Чудодейственно прозвучав в исполнении Александра Евгеньевича по просьбе умирающей Тамары, нотные знаки исчезли, как только он захотел присвоить рукопись... Да, рукописи не горят, их правда бессмертна, как когда-то доказал Булга ков. Но как показал Проскурин, оказывается, гениальные рукописи, намагниченные душой творца, прячут, утаивают свой лик, коль коснулось их корыстное вожделение.

Размеренны, спокойны страницы «Полуденных снов».

— Я отдыхал душою в работе над «Полуденными снами», — говорит Петр Лукич. — Понятно, что и живописный ритм повести особый. Неудивительно — каждому материалу свойственны свои краски, свои глубины и особенности. Здесь многое шло от наблюдений за привольной жизнью природы, за разной живностью. Так, одно из главных действующих лиц повести — пес. Его прототипом послужил коренной житель нашего дома королевский пудель Бим...