Я жил в ожидании этого момента. И все у меня было к нему готово: душа, оружие, конь.

Пока мы отдыхали, наш хуторок вдруг из тылового выдвинулся чуть ли не на острие передовой. Передислокация: кто-то отступил, кто-то ушел вперед, немцы просочились, усилились десантом, короче, не успели мы глазом моргнуть, как приняли бой. Пехоту отбили – пошли танки. Танки остановили – артиллерия поработала, спасибо ей. Тогда они стали нас обтекать, окружать. Хутор находился на небольшой высоте и немцам мешал, поэтому они предприняли такой массированный артиллерийский обстрел, что от хутора только головешки остались.

Но мы держались. И когда они опять пошли цепью, понял: мой час! Пора. Я вскочил на Грома, гикнул. И тут снаряд шарахнул прямо в яблоню, под которой мы стояли. Полетели щепки, комья земли, меня обожгло, как огнем, конь крикнул от боли, хотя устоял, но, обезумев, помчался... И понес меня не на цепь врагов, а в другую сторону. Словно бежали мы с поля брани. Позорно бежали. И все это видели. Я рвал поводья, бил его и летел, летел вдаль от хутора, и проклинал его, себя, жизнь и звал смерть, чтоб не пережить своего позора, и пуля сжалилась надо мной. Очнулся в госпитале. Через три месяца пришел в себя. На мне живого места не было. Кто спас, как – до сих пор не знаю. Контузией мне память отшибло, а когда вернулась она – страшно было вспоминать.

Имя и фамилию мою в госпитале не знали, я попал к ним в одном исподнем, местные жители форму с меня сняли, наверное, чтоб фашисты не добили. Вояки из меня уже бы не получилось, жить или не жить, тоже вопрос не был решен, и врачи меня расспросами не обременяли. Правда, когда выписывали через полтора года, я правильно указал имя и фамилию, даже часть свою прежнюю вспомнил (он подвинул ко мне потертую справку, где стоял номер войсковой части, полевой почты и сообщалось, что «в боях за Советскую Родину Надлях Т. О. получил»... и шло перечисление: сквозное пулевое ранение, поражение осколком темени и так далее...)

Выписался. На костылях встал в воротах больницы – куда идти? Туда, где был мой дом раньше, – никогда! Умер я для них. Не только для них. У меня вообще было такое ощущение, что я умер, а это так, маленькая задержка. Судьба дала мне шанс. Я его растоптал. Ничьей вины нет.

Был у меня кисет, знаете, во время войны нам подарки на фронт посылали, там был этот адрес. Я и подался сюда. Петровна тогда еще молодая была, замуж я ей не предлагал, права такого морального, калека невзрачный, за собой не чувствовал. Хотел только пристегнуться где-то, спрятаться от себя, от людей, дожить положенное. Она поняла, приняла. Я ничего не просил – только фамилию. Не мог я свою фамилию произносить. В военкомат не ходил, льгот военных не просил, орденов и медалей не имел. Я все думал, и Петровна, наверное, думала, и родня ее: скоро на тот свет уйду. А нет – зажился. Шью понемногу. Только иногда снится мне мой кабардинец, и песню, что мы там, в Слепневке, пели, слышу. Во сне все слова помню. Проснусь – одну строчку.

– И не писали на родину ни разу?

– Не писал. Никому я не нужен...

В этот раз он сам провел меня до калитки. И стоял, скрюченный, маленький, опустив голову, пока я говорил никчемные, успокаивающие слова.

Я шел в гостиницу по заснеженным переулкам и улицам, шел мимо торосов вздыбившегося, замерзшего Иртыша, я летел в самолете, я ходил по своим и чужим делам и все разговаривал, разговаривал с ним. Мне отчаянно хотелось ему помочь. Но как? Чем? У нас в отделе кадров работал отставной военком, и я рассказал ему эту историю. Он принял участие, и мы написали запросы в Москву, в разные военкоматы, на родину Тараса Осиповича. И когда уже эта история несколько смягчилась от времени и не стояла в горле комом, мы стали получать ответы. Оказывается, Надляха помнили и знали. Им интересовались следопыты районной школы, разыскивали родственники, фронтовые друзья. Были у него награды. Пять медалей и орден Красной Звезды. Тот, о котором он мечтал. Получил он его... за бой на хуторе Слепневка. Это совершенно точно подтвердилось документами. А немного спустя нам сообщили номер фронтовой газеты «За Родину», где был о Надляхе очерк.

Я держал в руках долгожданную копию заметки, читал ее бесхитростный текст и чувствовал, как напрягаются мои мышцы от простых ее слов, как рушится внутри меня глыба обиды и светлеет, проясняется мое будущее. Именно мое. «Положение стало критическим. Немцы плотно захлопнули дверцу капкана. Хутор оказался в кольце. Верно оценив обстановку, солдат Тарас Надлях нашел единственный выход. Вскочив на своего коня, не пригибаясь, во весь рост он поскакал навстречу спрятанному в логе взводу гитлеровцев. Его увидели все. А он, увлекая их своим примером, скакал, не кланяясь пулям, и боевой песней звал за собой. Они пошли за ним с криком «ура» – и конные и пешие, все, оставшиеся в живых. Немцы не ожидали, что наш удар сконцентрируется в одной точке, не выдержали яростной атаки и открыли дорогу. Подвиг Тараса Надляха навечно занесен в полковую книгу боевой славы».

Теплым летним днем я стоял у знакомой ограды и слушал бесноватый лай. Петровна захлопнула калитку за собой и только тогда спросила:

– Кого ищете?

– Мне вашего мужа, Тараса Осиповича, – нетерпеливо ответил я, понимая, конечно, что она меня не помнит. Но что мне от лая собаки и ее неулыбчивого лица? У меня такая новость! И я сказал ей:

– У меня такая новость! Он мне очень нужен.

– Тарас Осипович умер, – как-то безразлично сообщила она. – Почитай, месяц прошел. Если чего он вам не дошил, я вам не ответчица.

Она повернулась уйти.

– Подождите, подождите, – отчаянно дернулся я за ней. – Ведь он герой, ваш муж. Он орденом награжден. Красной Звездой. Он так мечтал об этом. Ждал.

– Чего ж – новость? Тарас знал, что есть орден. Лет пять назад его следопыты с родных мест разыскали.

– Знал? – открыл я рот.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.