У ящиков с боеприпасами, присланных с Большой земли, Муся немного увлеклась. Она и без того была уже достаточно нагружена: мешок с ценностями весил немало. Но, увидев, что даже старенькая Анна Михеевна, надев очки, кладёт в свой чемоданчик коробки с патронами для автомата, девушка тоже не сдержалась и, выбросив всё своё, положила поверх ценностей две компактных, но очень тяжёлых коробки. И вот теперь она еле шла, держась рукой за грядку госпитальной фуры, сгибаясь под тяжестью непосильного груза.

Несколько раз Анна Михеевна предлагала ей подсесть на подводу или хотя бы освободиться от своего мешка. От усталости Муся не могла даже отвечать, она только отрицательно покачивала головой.

Кровь упругими толчками билась у неё в висках. Ослабевшие ноги подкашивались, трудно было отрывать их от земли. В ушах шумело, будто к ним приставили по большой раковине. Но ведь и остальные несли не меньше, и Муся решила, что скорее упадёт на этот сухой истоптанный мох, чем воспользуется возможностью незаметно спихнуть на подводу добровольно взятый груз. Одна мысль об этом приводила её в негодование.

Солнце, не видное из - за бурых дымных туч, продолжало исподтишка беспощадно сушить землю. Головная колонна поднимала такую густую пыль, что ничего не было видно. Южный ветер резко дул в спины путников, смешивал эту пыль с дымом гари. Воздух как бы густел. Дышать становилось всё труднее, всё горше. А передние, среди которых, как говорили, шёл и сам Рудаков, всё убыстряли шаг.

Иногда Муся чувствовала, что сознание у неё начинает ускользать. Это было страшнее всего. Конечно, не затопчут, поднимут и груз, наверное, понесут. Но как же тогда она, комсомолка, будет смотреть в глаза товарищам? Нет - нет, она не может ни отстать, ни упасть. Чтобы отогнать от себя предательскую слабость, заставить себя забыть об острой боли в пояснице, в коленях, Муся мысленно пела про себя любимые песни. Это средство, не однажды проверенное ещё в походе с Митрофаном Ильичом, на этот раз не отгоняло усталости и не давало сил. Когда перед глазами начинали вдруг роиться сверкающие круги, тёплая тошнота подступала к горлу, а земля точно уходила из - под ног, девушка крепко закусывала губу, и острая боль отгоняла обморок.

Впереди, покачиваясь на кочках, как лодка на мелкой волне, плыла последняя из госпитальных фур. На ней, вцепившись руками в деревянные грядки, лежали пожилой партизан Бахарев, Мирко Чёрный и немец Кунц, которого по требованию Чёрного положили рядом с ним. Было видно, что каждый резкий толчок фуры причиняет всем троим острую боль. Находившийся без сознания немец скрежетал зубами и тоскливо постанывал. Должно быть, для того, чтобы не слышать этих стонов и скрыть свои собственные страдания, партизаны бесконечно тянули сквозь зубы старинную песню со странным припевом «весёлый разговор».

«Отец сыну не поверил,

Что на свете есть любовь,» - фальцетом заводил Чёрный. Мусе всё время казалось, что его глубоко запавшие, совсем округлившиеся глаза неотрывно смотрят на неё из своих почерневших впадин. Последнее слово он растягивал, и Бахарев, мучившийся в тифу, распаренный, потный, точно только что выскочивший из бани, сверкая блестевшими сквозь бурую маску пыли зубами, подхватывал хрипловатым баритоном:

«Эх, что на свете есть любовь».

В жаре полдня в густом буром месиве из дыма и пыли раздавался дуэт двух голосов:

«Весёлый разговор» - И потом оба голоса, то сливаясь, то обгоняя друг друга, пели:

«Взял сын саблю, взял он остру

И зарезал сам себя.

Эх, да развесёлый разговор...»

Песня эта, неторопливая и вовсе не грустная, а скорее даже озорноватая, отлетев недалеко, точно гасла, задохнувшись в плотном, пыльном воздухе, но тотчас же возникала вновь.

Девушка слушала бесконечно повторявшиеся куплеты и, стараясь не обращать внимания на взгляды Чёрного, думала об этих людях, умевших самоотверженно воевать и мужественно переносить страдания. Думала, и ей становилось стыдно оттого, что в голову помимо воли снова и снова лезла коварная мысль, что не будет большой беды, если она возьмёт да и сложит свой груз на подводу.

«Нет, не сложу, - отгоняла она, точно назойливого комара, эту упрямую мысль, - ни за что не сложу - Пусть это будет маленьким испытанием, настоящая ли я комсомолка, стою ли я названия советского человека». Ноги её совсем одеревенели. Точно магнитом, притягивало их к земле, и стоило напряжения отдирать и переставлять их. Плечи и поясница ныли. Всё чаще и чаще подступала к горлу тошнота, и теперь уже целые стаи радужных кругов роились перед глазами.

Девушка ещё крепче вцепилась в грядку фуры и грозно приказала себе: «Иди, не падай, не падай!» Кровь из закушенной губы текла по подбородку - И тут произошло чудо: мешок за плечами вдруг точно потерял часть своего веса. Муся почувствовала такое облегчение, будто свежий, прохладный ветер дунул ей в потное, разгорячённое лицо. Что это? Радужные круги исчезли. Покачивающаяся впереди фура, мохнатый от пыли круп лошади, фигуры партизан, неясно видные в буром облаке, - всё встало на свои места.

Муся оглянулась. Рядом, чуть позади, стараясь приноровиться к медленному её шагу, шёл Николай. Лицо, голова, волосы - весь он был точно покрыт бурой охрой. Только глаза оставались по - прежнему ясными и поражали своей удивительной голубизной да ряды ровных крупных зубов прохладно белели за приоткрытыми потрескавшимися губами. Через плечо у него были перетянуты на толстой верёвке два ящика из тех, что самолёт принёс с Большой земли. Они были, по - видимому, очень тяжелы. Чтобы верёвка не резала плечо, Николай подсунул под неё свою свёрнутую куртку. Сам он был в майке, и мокрая эта майка плотно облепляла его могучий торс, на котором играл каждый мускул. Пот извилистыми ручейками сбегал с лица, оставляя неровные белые следы.

Николай молча снимал мешок с мусиных плеч.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.