Меня очень заинтересовало: что же это за пьеса, над которой так хохочет Телячья голова? Мне хотелось пойти, но в то же время и страх разбирал.

- Нет, Легкий, я боюсь. Ведь тебя он приглашает, а как же я?

- Да мне стоит только попросить, он сразу скажет, чтоб я и тебя привел.

- Боюсь, Вась...

- Да он вечером совсем другой человек, не бойся. Он вечером добрый, - уговаривал меня Легкий.

И уговорил. Я пошел с Легким в гости к Телячьей голове.

Мои страхи оказались напрасными. Легкий был прав: вечерами Телячья голова становился совсем другим, нежели днем, когда учил ребят. Взгляд его бычьих глаз был хоть и неласковым, но спокойным. Мы пришли к нему как раз в тот момент, когда он пил чай. Учитель тупо посмотрел на меня и ничего не сказал, а Легкому буркнул сквозь мохнатую бороду:

- Садись, лей... Сажай и дружка своего, дай и ему баранку с конфеткой.

Мы сели за стол. Легкий - смело, как завсегдатай, я еле дышал. Меня все еще пробирал страх. Вдруг Телячья голова возьмет да «и с того ни с сего и скажет: «Ну, отлил чаю? А теперь я тебя другим «чайком» попотчую!» И начнет драть, как дерет своих учеников.

Но ничего этого не случилось.

Мы с Легким выпили по чашке чаю, съели по бараночке и конфетке. Конечно, хотелось еще чайку выпить и взять по баранке, но разве можно, когда он, расхаживая по комнате и покуривая, нет-нет, да и поведет на нас своими огромными бычьими глазами. И мы вышли из - за стола.

Афанасий Васильевич велел нам лезть на печку. Он поставил «а выступ печи керосиновую лампу, которая мне показалась просто чудом: ведь у нас в то время все избы освещались лучиной. Вслед за нами, кряхтя, забрался на лечь и сам хозяин. Он взял какую - то книжку и начал читать. Голос у него был здоровенный, зычный, как у льва. Книга эта оказалась комедией Фонвизина «Недоросль», которую я уже читал. Правда, я тогда не полностью ее лонял. Она мне почему - то не показалась смешной, я прочел ее без единой улыбки. А Телячья голова после первой же страницы начал хохотать. Прочтет одну реплику - и закатится. Прочтет другую - и снова гогочет. Я такого хохота еще никогда не слыхал, и мне это показалось очень занятным. Вскоре я и сам засмеялся вместе с Легким. Нам особенно смешно было, когда Телячья голова при чтении некоторых реплик, трясясь от хохота, даже ноги задирал до самого потолка. Взрослый дядя, учитель, а так задирает ноги! И мы хохотали до упаду. Афанасию Васильевичу и в голову не приходило, что мы смеемся именно над ним, а не над госпожой Простаковой и ее сынком Митрофанушкой. Догадайся он об этом - нам бы не лежать на печке рядом с ним.

Но всего удивительнее было то, что мне самому в тот вечер захотелось написать такую же комедию и дать ее почитать Афанасию Васильевичу, чтобы она заставила его так же хохотать.

И я написал. И отнес ему.

Нужно было видеть, как он удивился, когда я принес свою пьесу!

- Это что ж такое? - спросил он меня.

- Это... это моя пьеса... я ее сам написал...

- Пьеса? Ты написал пьесу? Любопытно, очень даже любопытно! Почитаю! И мнение свое скажу. Скажу, брат!

Он взял мои две тетрадочки, и по тому, как он их взял, по тону, каким он произнес «Скажу, брат!», я понял, что мнение его будет отрицательным, и душа моя ушла в пятки.

Почему я назвал свою пьесу «Фиаско Соломкина»?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.