... Все двери зрительного зала в театре запирались. В коридорах были дежурные, приставленные затем, чтобы не допускать шума во время репетиции, хотя последнее правило у вахтанговцев вообще выполнялось строго. Но в те первые дни щукинских репетиций эта строгость правил сама собой выливалась в торжественность. Борис Васильевич Щукин тогда трудился над образом Ленина в его сценическом воплощении. Театр имени Вахтангова готовил к выпуску спектакль «Человек с ружьём».

Особенным приходил Щукин в театр на Арбате. Я не знаю, как выразить это особенное состояние человека, который всю ночь до рассвета в киностудии, от сцены к сцене, создавал громадный художественный образ. В этом образе исчезало обыкновенное понятие «роли», и только великий артистизм мог совершить то, что потом мы увидели. Мы боялись за Щукина - не выдержит, не хватит сил, так как по ночам он снимался в картине «Ленин в Октябре», а в дневные часы вёл репетиции в театре. И там и здесь сроки близились, и там и здесь вот-вот, ни сегодня-завтра, актёр должен был сказать своё последнее слово. И, может быть, то особенное, отстранённое от будничности состояние, которое мог бы почувствовать в Щукине каждый хоть немного чуткий человек, было огромным подъёмом его духовной жизни в те её высшие моменты, когда человек не знает устали, не замечает времени. Приходил Борис Васильевич на репетиции в костюме, который был приготовлен для спектакля. Он «обживал» этот костюм от галстука до башмаков. Я замечал, как он, хмурясь,

снимал с плеч пушинки и при этом сердился, как, забываясь наедине, медленно шёл в проходах партера, склонив голову и заложив большие руки за жилетку.

Впрочем, мы знали о том, что Щукин очень давно, когда бывал один на улице и думал, что знакомые его не видят, шёл иной, не своей, быстрой характерной походкой... Его близким были известны другие более сложные процессы классического труда артиста - труда, который врождённому таланту придаёт классическое мастерство. Мне думается, что ещё за год до получения тетрадок с ролью Щукин начал работать над образом Ленина.

Но вот настало время первой репетиции на сцене с её первой мизансценой, которая начинается явлением актёра перед зрителем. Как сказано выше, все двери были заперты. В зале оставались постановщик Р. Н. Симонов, Б. В. Щукин, И. М. Толчанов, исполнявший роль солдата Шадрина, да я, как автор, который мог бы потребоваться на ответственных репетициях - бывают случаи, что текст в иных местах начинает звучать совсем иначе, и тогда надо срочно, тут же на репетиции, вносить исправления.

Творчество - смутное понятие, оно иной раз только затуманивает головы людям, не посвященным в дело. Мне не хотелось бы его употреблять, но и сказать, что в тот момент эти три человека просто работали, было бы неверно.

Да, они спокойно, глазами знающих людей снова рассматривали декорацию, или, как говорят в театре, установку длинного, уходящего в глубину огромной вахтанговской сцены коридора Смольного института, да, они перебрасывались короткими деловыми репликами:

- Как, Борис, не слишком ли глубоко?

Щукин, всегда отвечавший не сразу, медленно отзывался:

- Вот думаю... Пауза.

И нетрудно было понять, что каждый думал о необыкновенном актёрском выходе, потрясающем воображение.

Ленин... Если искусство переносит прошлое в настоящее или, наоборот, возвращает нас в прошлое, если его чудесные силы делают нас живыми участниками минувших времён, то как достигнуть этой чудесной силы в решительную минуту первого явления Ленина в Смольном? Вот какой смысл имели вопросы друг к другу и мысленные примерки к декорации с долгими паузами между словами.

Огромный зал отражал на своих белых стенах яркий свет открытой во всю ширь сцены. Извне мягко, отдалённо доносился шум московского дня. Мне послышалось, будто где-то впереди нас, в партере, кто-то вздохнул, но я знал, что сюда никого не впускали, и подумал, что мне это почудилось в непривычной тишине театрального зала.

- Пойдём попробуем, Борис?

- Да, пора.

В отношениях с Борисом Васильевичем в среде товарищей по вахтанговской студии была очаровательная простота, сочетавшаяся с чистым уважением к его огромному таланту. Щукину никто не завидовал, а он был тем художником и тем человеком, который своим духовным обаянием и моральным превосходством сам и по-своему определяет отношения с окружающими его людьми.

Нарочито ворчливо покрякивая, Борис Васильевич поднимается с кресла.

- Умаяли, - говорит он, - умаяли.

Со стороны можно подумать, что этот человек, склонный к полноте, в самом деле тяжёл на подъём, неловок, ленив, но мы-то знаем, как он лёгок и пластичен до изящества, как музыкально ритмичен.

Вдруг торопливо обернувшись и склонив ухо ко мне, Щукин почти шепотом спрашивает:

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.