В моей жизни, признаться, не было случаев, повлекших за собой изменения в характере или привычках, если не считать легкого тифа; который я перенес лет пять назад и после которого целый год писал стихи. Но я слышал от многих весьма почтенных людей, что серьезные нервные потрясения, тяжелые болезни и бог знает что еще способны в корне изменить характер взрослого человека, то есть до такой степени, что он становится чуть ли не противоположностью самому себе.

Я сделал это предисловие вовсе не для того, чтобы позабавить вас в дальнейшем научными размышлениями, а с единственной целью рассказать одну историю. Она произошла минувшей зимой на переправе через Норилку, протекающую ровно посередине между заполярным городом Норильском и его новым пригородом Талнахом, что лежит в урочище Каералах, у горы Путорана.

Дело было ночью в присутствии одного свидетеля - он и поведал мне первым о случившемся, - а спустя некоторое время я познакомился с героем истории, вернее, с героиней, от которой узнал кое-какие подробности. Это была женщина лет тридцати от роду, полноватая, но, несмотря на это, подвижная, с большим и ярко накрашенным ртом и постоянно смеющимися карими глазами. По всей вероятности, именно из-за этих глаз ее и сделали общественным распространителем печати, кроме того, что она работала бухгалтером в управлении, потому что устоять перед их веселостью было невозможно. В дни, когда на Талнахе давали получку, она первой приезжала из города, усаживалась в конторе на виду у всей очереди, рядом с окошечком кассира, и попадала снайперским взглядом в самые сердца будущих подписчиков. «Ох, Верка, - говорили они, - пустишь ты нас по миру в одних тесемках!»

Все звали ее запросто Веркой, и она не обижалась, хотя по возрасту и положению имела право называться Верой Степановной. Впрочем, если уж быть точным до конца, должен предупредить вас, что это не настоящее ее имя, она просила его изменить, и я вынужден это сделать, хотя многие и без того догадаются, о ком идет речь: весь Талнах знает и эту женщину и эту историю.

Итак, в один из ноябрьских вечеров, предшествующих дню, когда на Талнахе должна быть получка, Вера Степановна высадилась, как обычно, у Валька из попутной машины, подошла к переправе и поняла, что переправы нет: понтонный мост уже сняли, а лед еще не появился.

Вода на реке между тем загустела, приняла свинцовый оттенок, и над нею клубился пар. Ветер гнал его прочь, не поднимая волн, как пыль по асфальту. А потом из пара привидением вышел катер. Вера Степановна тут же замахала руками и, когда катер приблизился, крикнула капитану, что, мол, пусть перевезет ее на ту сторону, а то ноги закоченели, - мороз был страшный, никак не меньше сорока градусов. Но капитан ответил, что ему некогда и что сама должна понимать: Норилка вот-вот станет, и тогда нерастасканным баржам придет каюк.

Действительно, четыре баржи как попало стояли вдоль берега, одна даже носом к середине реки, и Вера Степановна прикинула, что работы катеру до полуночи. Постучав тогда валенком о валенок, она еще раз крикнула капитану, что ей очень нужно на Талнах. Прямо вот так!... Позарез!... Но скоро умолкла, потому что катер, посуетившись, ушел в туман. «Ну и черт с ним!» - беззлобно подумала Вера Степановна и повернулась спиной к Норилке.

Нелепая река. В прошлом году она ухитрилась простоять до конца мая, и по ней не только люди, МАЗы свободно ходили, хотя по берегам уже выросли жарки: прямо так, с букетами непахнущих цветов на ветровых стеклах, и шли машины. А в этом году словно мороз для реки не мороз, и не думала останавливаться, грозя перепутать карты строителям: у бывшей переправы уже начал скапливаться недовезенный груз.

Метрах в двадцати от Веры Степановны торчал из снега брошенный кем-то балок - деревянный дом на полозьях с крюком впереди, за который цепляют трактором. Толкнув незапертую дверь, Вера Степановна вошла, уселась на прибитую к полу скамью и, прикрыв рот шерстяным платком, надышала себе немного тепла. Так просидела она часа полтора или два, притоптывая ногами и ни о чем не думая, пока шум катера, доносившийся с реки, внезапно не оборвался. Тогда Вера Степановна вышла наружу и в голос ахнула.

Бог весть откуда появившиеся льдины - ими оказалась вымощена вся Норилка - полезли друг на друга, стали крошиться, а потом вдруг замерли в неподвижности, и ветер, как штукатур, стал заделывать снегом трещины. Все было кончено в полчаса. Одинокие проемы на реке, словно глаза у только что зарезанной курицы, быстро мутнели, подергивались тонкой пленочкой льда и через мгновение становились стеклянными. Подняв с земли какую-то льдышку, Вера Степановна неуклюже, по-женски, бросила ее в один из таких проемов, но льдышка не утонула, а только екнула о воду и тут же к ней примерзла.

Норилка стала самым непостижимым образом, чуть ли не волшебно, и Вере Степановне, которая не признавала ни бога, ни черта, вдруг захотелось перекреститься. Но она всего лишь потерла рукавицей застывший лоб, легонько присвистнула и побежала назад к балку - там хоть ветра не было - согреться.

А в балке сидел человек. Было уже часов восемь вечера, совсем темно, и лица его Вера Степановна не разглядела. Она нерешительно остановилась в дверях, но человек сказал:

- Входи, не боись.

- Каблук? - спросила, вроде бы узнав, Вера Степановна.

Человек ухмыльнулся в темноте, достал папиросу, осветил на миг высокую пирожком шапку, шалевый воротник и тонкие усики над верхней губой, и Вере Степановне стало как-то не по себе: это действительно был Каблук, Володька Ходов. Тогда, неловко протиснувшись, она села на самый краешек скамьи и глубоко вздохнула. Володька между тем зажег еще одну спичку, откровенно посветил Вере Степановне в лицо, помолчал немного, а потом сказал:

- Бывает.

Вера Степановна хорошо поняла, что имел в виду Володька Ходов, но, подумав, решила понять иначе. В город, мол, возвращаться нет смысла, на Талнах путь тоже закрыт, и черт его знает, сколько еще ждать, пока окрепнет лед, а сидеть всю ночь с Каблуком, Володькой Ходовым, не то чтобы страшно, а радости мало.

- Бывает, - согласилась Вера Степановна и неожиданно для себя добавила: - Влипла так уж влипла.

Володька засмеялся, даже закашлялся, смял папиросу, вытащил носовой платок и стал громко сморкаться, но тут же затих, приподняв голову, и Вере Степановне тоже показалось, что где-то работает движок машины, хотя откуда в такой поздний час может быть у Валька машина. Они посидели минуту в молчании, и Володька сказал:

- Положение!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.