Памятник

Он начал писать стихотворение на смерть Саши, но получалось оно каким-то бледным, невыразительным. Он оборвал его на половине, швырнул в сторону карандаш и с яростью скомкал лист бумаги, на котором никак не вмещался стон солдатского сердца, тяжело переживающего утрату фронтового друга.

После этого Павел уже не принимался больше за стихи, поняв, что писать он не умеет и что поэта из него не получится. Вот Саша - да. Саша был бы поэтом.

У сашиной могилы и познакомился Лыковский с дедом Ничипором. Ему первому и рассказал он о своей мечте.

- Добре, парень, - сказал дед Ничипор, - друг твой стоит того, чтобы ему памятник поставить. Сказывали, героем он держался, когда схватили его фашисты. Ничего не выпытали они у него.

Дед Ничипор отвернулся, чтоб незаметно смахнуть выкатившуюся вдруг на глаза слезу, потом добавил:

- И другие памятники ставь. Дома ставь, чтоб были они как памятники.

Старик говорил так, словно Павел должен был отправиться из Сысоевки не вместе со своей ротой, с боями продвигавшейся всё дальше и дальше на запад, а один, на какую-то спокойную, совершенно безопасную прогулку.

Но хотя путь от Сысоевки до Берлина был совсем не безопасным, случилось так, что на всём протяжении его Павел ни разу не был даже ранен.

На рейхстаге он расписался за двоих - за себя и за Сашу. Донецкий шахтёр Александр Посмитный и мёртвый пришёл в Берлин.

... А мечте Павла подошло время сбыться. Институт окончен. Началась усидчивая, кропотливая работа над памятником гвардии рядовому Александру Посмитному. Проект памятника почти готов, надо только продумать некоторые детали. Павел решил, что лучше всего это сделать на месте. И вот он едет в Сысоевку.

«Нет, не узнал меня дед Ничипор, - думает под монотонный стук колёс Павел Лыковский. - Что ж, столько лет прошло. А Саша? Помнит ли кто в Сысоевке Сашу? Сохранилась ли его могила? Не размыли ли её дожди, не выветрили ли её ветры?»

... Поезд приближался к станции, и по вагону заходили, затопали пассажиры.

Замедляя ход, состав подходил к той самой станции, где Павлу надо было сходить. Он подхватил свой портфель и встал со скамьи.

Станция была крохотная, пассажиров с поезда сошло мало, а отъезжающих было и того меньше. Не успел Лыковский зайти в помещение небольшого вокзальчика, как раздался свисток паровоза и поезд, громыхнув буферами, отправился дальше.

До Сысоевки - знал Павел - было километров тридцать, не меньше. Он решил переждать до утра на вокзале, а там уже сообразить насчёт средств передвижения. Но только присел он на широкий, удобный диван, как распахнулась входная дверь и в вокзал ввалился дед Ничипор. Лыковский сначала не узнал его - старик был в огромном, с высоко поднятым воротником тулупе, которого не было с ним в вагоне. «Наверное, за стариком приехали из колхоза», - подумал Павел.

- Ну, кто тут попутчиком мне будет? - шумно заговорил дед Ничипор, хотя в вокзале, кроме Лыковского, никого не было. Старик посмотрел в сторону Павла: - Не на Сысоевку, часом, ехать-то? Подкину, коли так. Аль нет?

Лыковскому хотелось приехать в Сысоевку одному, незаметно и в случае чего так же незаметно уехать. Но отказаться от предложения было неудобно. Старик всё равно мог увидеть его в деревне, и теперешний отказ истолковал бы неправильно.

- Нету, стало быть, попутчиков? - переспросил дед Ничипор, оглядывая пустой зал.

- Я не стесню вас? - отозвался Павел.

- Чего там, собирайся, - явно обрадовался старик. - Одежонка только, гляжу, жидковатая у тебя для такого прогону. - Но, спохватившись, что этими словами может отпугнуть Павла, старик поспешно добавил, подхватывая портфель Лыковского: - Однакож коняка у меня, что твой лев. В момент домчит. Тулуп, опять же, такой, что в аккурат для двоих хватит. Поехали. Живы будем - не помрём.