От лица поколения

«Подранки» – это во многом автобиографическое произведение. Кадры его воплотили жизненный – выстраданный – опыт автора, чья судьба выразилась в экранной судьбе Бартенева-младшего.

Кинематограф середины 70-х годов представил нам образцы разнообразнейших «ретро», когда экран щедро демонстрировал отличительные приметы прошлых лет. Фильм Губенко тоже из категории «ретро», но это картина совсем иная, это исповедь представителя поколения, сумевшего если не заглушить, то преодолеть боль войны, утвердившего себя в нашей жизни делами и гражданственностью нравственной позиции. Если картина была бы лишь экскурсом в прошлое, кинореконструкцией послевоенного колоритнейшего одесского быта, она не взбудоражила бы нашу эмоциональную память, не вызвала бы острого чувства сопереживания, порхнула бы по экранам как чисто кинематографическое упражнение. По счастью, и замысел и образное его воплощение убеждают в глубочайшей искренности авторского самовыражения.

В фильме своем Губенко выговорился.

В фильме автору отведена роль не только очевидца событий послевоенного времени, но и непосредственного участника их, он сам – из «пацанов-подранков». У него нет дистанции между интерпретируемым им материалом и своим к нему отношением, он попросту существует, растворен в этом материале. Он все пережил сам – и об этом-то его разговор с нынешними зрителями.

Отсюда и только отсюда та интимность, исповедальность интонации, что отличает фильм «Подранки». В конце 50-х годов наш кинематограф (вспомним здесь картины «Два Федора» или «Судьба человека») по-отцовски ласковым и сочувственным взглядом всматривался в широко раскрытые для вечной надежды, немигающие глазенки сирот – это, к примеру, и Федор-малый из фильма «Два Федора» или Ванюшка, босоногий оборвыш, малолетний герой незабываемой «Судьбы человека». Обоих мальчонок подбирали, заменяя им погибших родителей, поседелые в битвах и невзгодах солдаты, чьи сердца, растравленные, но и закаленные войной, не могла не захватить детская беда. Так, по-мужски сдержанно, горестно и мудро, ярким языком экрана рассказали о трагедии сиротства очевидцы, ветераны войны, отцы...

Прошло время, и наступил срок рассказать об этом же, о детстве, отмеченном бедой, вчерашним детям, успевшим вырасти и стать художниками, имеющими право говорить от лица того самого послевоенного поколения.

После войны отцы жалели детей, и сострадание это вместе с надеждой, верой в будущее этих детей выразили прежние фильмы. Сейчас же, как в 60-е годы Шпаликов, Губенко в «Подранках» хотел, в частности, показать реализацию тех самых надежд. Он не думал разжалобить нас картинами сиротства, не просил запоздалого сочувствия, он вспоминал. И вместе с тем утверждал свое настоящее.

Утверждал высокую моральную стоимость поколения.

Плотность бытовой атмосферы фильма есть следствие режиссерской культуры. Или одно из следствий – как угодно. В «Подранках» атмосфера эта, как ранее в картине «Пришел солдат с фронта», образуется из множества элементов, прочно соединенных между собой. Тут и появление в фонограмме знакомых песен, звуковых «знаков» времени (прием, правда, известный по некоторым картинам): вот дребезжит украденный беспризорниками патефон, который они пытаются обменять на хлеб у старьевщика; вот «умопомрачительное», но и грустное старое танго «Мне бесконечно жаль...»; вот классика фронтовых песен «Бьется в тесной печурке огонь...». Тут и радиоинформация «ТАСС сообщает, что вчера, 18 апреля 1946 года, в 17 часов в городе Николаеве, на базарной площади был приведен в исполнение приговор военного трибунала над осужденными к смертной казни через повешение немецко-фашистскими преступниками...» Тут и тщательно отобранные, ставшие почти символами бытовые приметы времени: фарфоровые кошки, которые тогда продавались на всех базарах, и видавшие виды винтовки в руках юных воспитанников интерната, занимающихся строевой подготовкой... Короче, пропись бытового слоя в фильме добротна и глубока.

Но самобытность авторского повествования проявляется скорее не в бытовой, а в психологической разработке темы, во взгляде на детскую душу, потрясенную трагедией войны. Подранки – это ребята с украденным детством, зачастую с искалеченной психикой... Непрост, извилист выход их в нормальную юность, зрелость души. А некоторые из них и вовсе не могут пройти этот путь...

Поразителен в фильме эпизод гибели Вальки Ганьдина, круглого сироты, чудом уцелевшего в фашистском концлагере. С тех страшных пор осталась на руке мальчика нестираемая метка – его лагерный номер, а в душе – незатухающая ненависть к мучителям. Недалеко от интерната Валька вместе с Алешей Бартеневым обнаружил лагерь для немецких военнопленных. И решил взорвать фашистов...

Класс пишет сочинение «Подвиг отцов в Великой Отечественной войне». Ганьдин первым положил свою тетрадку на стол учителю. И пока воспитанники трудились над своими сочинениями, Валька пробрался к забору, ограждающему лагерь, и поджег связку заранее приготовленной им взрывчатки. Связка неожиданно распалась, и мальчик понял, что не успеет собрать ее снова. В бессильной ярости смотрел Валька, как дымится шнур, пока огонек не добрался до взрывчатки... А после класс читает сочинение погибшего друга: «Я хорошо помню своего папу. В последний раз он приезжал в отпуск в мае сорок шестого года, и мы вместе ходили смотреть салют. Потом он опять вернулся на службу, в город Берлин. Ночью 22 июня этого же года он был убит фашистами, которых так и не нашли. У папы выкололи глаза, отрезали уши и нос, и всего его покалечили. Маму я совсем не помню. Когда я вырасту большим, я обязательно стану военным. Пусть фашисты не думают, что я им так просто забуду то, что они сделали».

Натуралистична ли эта сцена? Нужна ли современному искусству такая пронзительность исключительной ситуации? Думается, художник имеет право на крайнюю степень выражения, тут не годится стерильность, стыдливое «всепримирение». Недаром Губенко выбрал к фильму эпиграф из Твардовского: «Дети и война – нет более ужасного сближения противоположных вещей на свете». Да и как пройти мимо опыта ряда отечественных фильмов, где тема эта – война и дети – раскрывалась в трагической обнаженности, как, например, в «Ивановом детстве»...

Конструкция «Подранков» многоэтажна: «Губенко выстраивает картину как цепь воспоминаний главного героя – писателя Алексея Бартенева, младшего в семье. В самом начале войны катер, на котором был его отец, подорвался на мине, мать же, оставшись с четырьмя ребятишками на руках (три брата и одна сестра), не выдержала – наложила на себя руки. С тех пор судьба разбросала детей. В четырнадцать лет умерла сестра Наташа, двух братьев усыновили, и теперь, в наши дни, жизнь их сложилась по-разному: средний, Денис, преуспел, занимается архитектурой, а вот старший, Сергей, в третий раз попал в исправительно-трудовую колонию.

Завязка: через Красный Крест Бартенев узнает адреса братьев. Так начинается «путешествие в прошлое». Герой вспоминает свое голодное детство, вспоминает, как с сестренкой воровали еду, притворяясь немыми; как впервые попал в детдом, а оттуда – к израненному товарищу отца, добрейшему и безответному Николаю Степановичу; память Алексея Бартенева извлекает из прошлого и годы пребывания в интернате, где воспитатели, вчерашние солдаты, пытались вылечить израненные души сирот.

У фильма кольцевое построение: первые кадры показывают Алексея Бартенева в запущенном, старом парке, где когда-то находился интернат; этими же кадрами завершается картина, и тогда-то закадровый голос читает стихи Шпаликова...

Главное о жизни основного героя в фильме сказано. И вместе с тем сказано о судьбе поколения нынешних сорокалетних.

Лучшие эпизоды картины – о детстве. Здесь и акценты расставлены точно, и актеры играют замечательно, особенно исполнители взрослых ролей. Какой запоминающийся образ оголтелой посредственности создает Н. Гундарева! Из детдома Николай Степанович приводит Алешу к себе домой, решив усыновить мальчика. Как вкусна тарелка супа для изголодавшегося ребенка... Жаль только, что все уже съедено. «Налей ему еще», – говорит Николай Степанович жене. «Мне только капельку, я больше не буду», – просит Алеша. И дородная, каменно замкнувшаяся в себе нестарая еще женщина цедит на пустую тарелку действительно лишь одну каплю желанного супа...

Актер высокой профессиональной культуры, Губенко-режиссер собрал представительный актерский ансамбль... Превосходен Калягин, чей герой заявил себя уже в детстве откровенным себялюбцем. Даже типажно актер соответствует характеру эдакого любителя красивой жизни, знатока баньки, лосятины с грибами, жареной индейки, водки со льда, фирменных рубашек, мебели а ля «русский интеллигент». Один эпизод отведен встрече взрослых братьев, и этого достаточно, чтобы образ был выстроен и ювелирно сыгран. Шикарная одесская квартира Дениса, яства, напитки, затюканный отцом сын, которому шумный отец не дает спать в четыре часа ночи, а днем не отпускает погулять, заставляя зубрить учебники. Фильм осуждает, отметает это новое барство, эгоизм, душевную сытость.

Итак, третий фильм режиссера Николая Губенко... Это уже не аванс на будущее. Это строгий, талантливый фильм, окончательно доказавший правомерность выбора, который сделал Губенко несколько лет назад, поступив на режиссерский факультет ВГИКа. Хотя актер, самобытнейший актер, продолжает в нем жить. Его роль в «Подранках» самая, вероятно, многогранная. Губенко играет воспитателя по фамилии Криворучко, заносчивого, несчастного человека, чья драма – в полнейшем отсутствии педагогического таланта и такта, что приводит к открытому разрыву Криворучко с детьми и нелицеприятному разговору с коллегами. «Руки я вам не подам, – говорит ему Громов, – хотя вы и старше меня по званию...» При первом появлении Криворучко – Губенко в кадре мы видим в воспитателе многолетнюю военную выправку, непоколебимую самоуверенность и даже черные кожаные, никогда не снимаемые им перчатки воспринимаем как прихоть солдафона. А после, когда воспитатель плачет от тех горьких, справедливых слов, что сказали ему на педсовете, когда он размазывает слезы по лицу – мы вдруг узнаем, что перчатки-то его вовсе не фарс, руки этого человека обожжены, он горел в танке.