Орленок

- Ах, ну да!... - помолчав, сказала она, боясь спросить, на какой именно срок его отпустили к ней.

- Нам тут вещички мои понадобились, - Володя кивнул головой на меховую куртку, валявшуюся на диване. - Зима скоро, вот мы и решили одеться потеплее. На тебя тоже, конечно, хотелось посмотреть... Ну, как живешь, мама?

Ольга Ильинична смотрела на сына, точно не понимая его. Что-то незнакомое, новое, казалось, было в нём: самый его вопрос, заданный по-взрослому, прозвучал для неё непривычно. И она изумлялась, как в те памятные дни, когда впервые он членораздельно позвал её: «Ма-ма!», а спустя некоторое время пошёл вдруг сам, без её помощи, на подгибавшихся мягких ножках... Но в ту пору эти таинственные превращения сына каждый раз безмерно радовали её; теперь же она испытывала тревогу.

- Это хорошо, Вовочка, что ты тёплые вещи взял, - проговорила она робко.

Володя перестал улыбаться, помолчал и нахмурился.

- От папы было что-нибудь? - спросил он.

- Вчера получила... Только давнишнее, месяц, как написано уже… Сейчас покажу тебе, сейчас.

Она торопливо размотала белый пуховой платок, скинула пальто и побежала к вешалке. В холстинной светло-синей спецовке, что была на Ольге Ильиничне, в гладкой тёмной юбке она казалась хрупкой и тоненькой, как девушка.

- А я к тебе ходила сегодня, Вовочка, - возясь у вешалки, сообщила она. - В Парке культуры на позициях у вас была.

- Этого ещё ив хватало! - недовольно сказал Володя. - И тебя пропустили! Как это тебя пропустили?

- Так ведь я же не без дела ходила, я по необходимости. Фуфайку относила тебе и носки.

Ольга Ильинична остановилась посредине комнаты, не зная, за что приняться в первую очередь: то ли показывать письмо, то ли, прежде всего, покормить сына и его товарища.

- Сыро там у вас, в парке, Вова, - вспомнила она. - Может быть, ты калоши взял бы ещё и дождевик?

Верёвкин, молчавший до этой минуты, проговорил охрипшим голосом:

- Точно, Ольга Ильинична. Калоши для бойца - это первое дело.

- Мама, ну какие калоши! - засмеявшись, сказал Володя. - Что пишет отец? Покажи-ка письмо, - попросил он.

Ольга Ильинична послушно заспешила в смежную комнату.

- Пишет, что здоров, о тебе расспрашивает, - раздался оттуда её голос. - Велит тебе почаще писать - Господи, он же ничего ещё о тебе не знает!

Вернувшись с письмом и отдав его Володе, она пододвинула стул, села напротив и, подавшись вперёд, не отрываясь, следила за выражением лица сына, пока он читал.

короткие отрастающие волосы бобриком стояли на его круглой голове: розовая едва заметная полоска от кубанки косо пересекала лоб. Володя наклонялся и сдвигал брови, когда встречалось неразборчивое слово, или приподнимал их, чему-нибудь удивляясь; потрескавшиеся губы его находились в непрерывном движении; они то вытягивались в трубочку, то сжимались, то шевелились, беззвучно произнося что-то. И Ольга Ильинична, позабыв обо всем, отдалась бездумному, полному наслаждения созерцанию. Она не замечала, что сама начинала хмуриться, когда хмурился сын, и улыбалась, когда он улыбался.