В ЖНИТВО в «Орешке» была помочь. Господский хлеб, высокий и желтый, на сытом навозе, на уходе, на глубокой плуговой пашне, вызревал рано. Рано и повалили его с ног. До того загоралась жнива в разных местах. Ифан Ифанович объезжал поля сам. Качались сторожкой в близких и дальних полях верхами ингуши.1) Не пропускали они ночью ржаными, пшеничными проселками. Мужики ходили большой дорогой, в обход, захватывали горстями придорожный колос и кидали под ноги. Поля отступали от большака сплошной щетиной желтой соломы, и брошенный под ноги колос прорастал зеленой агавой.

Собрались на помочь березниковские, анфаловские, нефедовские, семигорские бабы и девки. К вечеру открылись колючие подступы полей к «Орешку». Будто низко выстригли покатую голову земли и оставили чуб на макушке - Орешковский парк. Позади дома, у конюшен, на тесовых, срубленных к помочи столах, кормили и поили помочан. С терассы глядели господа на белые, розовые, голубые, красные бабьи платьишка. И тянулись от столов к терассе, от терассы к столам острые, как серпы и чужие паутинки взглядов.

Земля засумерничала. Первый табунок баб плеснул ситцами и потоптался на мягкой траве. И будто из травы, из деревьев выросли сразу ребята с гармонями, повалили со всех сторон на господский двор, взяли столы в черную петлю, допивали недопитое вино и налаживали, примериваясь на пиликавших ладах, уже плясавшую в вечерней свежести плясовую. Обошел последний стакан круг, и гармоньи враз глубоко вздохнули, раскрывая зажатое горло. Дворовая земля забурчала, замолотила, забухала, словно изогнулась под сороконожками пляса - пестрое человечье варево шелушилось в глазах и будто в бурю несло с открытых дорог, полей, лугов лист, траву, дождь щедрыми неубывающими ворохами. На террасе хлопали в ладоши, и женщины, вздрагивая, поводили плечами, перебирали на полу тонкими ножками, дразнили слипшимися вечерними глазами хмелевших мужчин.

В наступившей из парка темноте помочане на плясу перешли за ворота, постояли, потеркались, поплескались из стороны в сторону, как огромный чан с водой, - и гармоньи повели в поле, на дороги, на тропки.

Все дальше и глуше были голоса, песни, гармоньи. Они оплетали теперь звенящими сетями «Орешек» спереди, сзади, с боков. Ифан Ифанович подошел к парковой калитке, приклонился к ней и долго слушал усталую темноту ночи. И ему казалось, пела и плакала вся черновская земля. С террасы доносились звенячие ручьи рюмок, бокалов. Ифан Ифанович вздохнул и горько сморщился. Он подальше обошел террасу и сел на крылечке у своего флигеля. Старый лакей брел по дорожке мимо и, всматриваясь, остановился у ступеньки...

Ифан Ифанович похлопал рукой рядом с собой. Старик сел и молчал.

Ифан Ифанович пододвинулся к нему. Старик наставил ухо. - Я нищего, - сказал управляющий.

- Ты хочешь что - то сказать? Старик помедлил и зашептал, кивая головой на красневшую вдалеке террасу.

- Урожай пропивают... Ифан Ифанович зашевелился.

И опять замолчали. Управляющий закурил трубку. Огонь облизал пегое лицо Ифана Ифановича. Седой волос, будто мукой у мельника, запорешил щеки его, скомканный, как изжеванный, подбородок и висячую паклю бровей. Старый лакей покачал головой:

- А много нам, Ифан Ифанович, годов обоим вместе... Без малова два ста.

Управляющий ничего не сказа только затянулся лишний раз труб - кой и лишнийраз вздохнул. На террасе хохотала пьяная Люда и кричал Анатолий. За флигелем шумели и шорохшили деревья. И бурчал сам с собой старый лакей:

- Парк наполовину при мне подсаживали, от земли не видать. Какие дерева выросли! А мы зем - ле... хе - хе... Горбики у нас выросли...

- Та... та, - грустно шамкая Ифан Ифанович.

На другой день после помочи из - за Шелина мыса дунул холодный ветер и взвил дыбом Орешковский чуб. Нахохлились поля, заосенело на лугах, и встал угрюмевший день. В «Орешке» начали топить риги - молотили. По амбарам будто в прикованные к стенкам закрома укладывалось свежее зерно и, шурша, проливалось через края на кирпичный пол.

Неверное солнце через неделю выплыло вдруг из - за Чарымы распаляющим колесом. Вздыбились несжатые мужицкие поля, изомлели поля сжатые, стриженые, и запела редкая, еще не отпавшая за лето, птица. Деревенский серп начал прибирать к рукам готовый колос. Дополуден бабы шибко наступили на свои загоны и отрезали полы у полей. А с полуден на чеканной голубой вышине неба отбился и заболел густой чернотой один край. Чернота жадно поползла кверху, раздалась в бока, упала на Чарымские воды. Солнце тужилось и не поддавалось, ныряло в темные складки туч, вылезало в светлые прогалины сияющим золотым блюдом, и опять его накрывали плотные ставни облаков. Туча, ворча и сердясь, задергивала непроницаемый клубивший черным дымом занавес. И синце заглохло. А тогда будто развернулся над землей! неохватимый дождевой зонт. Чернота вышла из берегов и разлилась повсюду, замахали молнии красными мечами, и вслед навалился тяжелой каменной грудью гром и стукнул кулаком о кулак. Загрохотали небесные полы, закачались небесные стены, и черная крыша с треском» вереском свалилась внутрь. Разъяхнулась чернота на стороны - и в прогон ворвался сзади крутящий сивый столб. Его давнули с боков черные паруса грозы, он наклонил вперед седую голову и, ступая на землю набухшими ногами, вышел из туч. Тут полоснула молневая плеть вокруг шеи красным кантом, гром оглушил в затылок, и столп зашатался, повалился, загромыхал, рассыпался тесным и спорым градом.

Град прошел - и полей не стало. На полях лежали изломанные долгоногие кузнечики - колосья. Гроза скатилась за Верею, и опять вышло солнце.

От Березников, от Нефедова, от Семигорья бежали в поля бабы, мужики, а впереди прыгали по лужам ребята. Бабы стояли на межах и терли передниками глаза. Мужики безмолвно поднимали колосья с земли, выпрямляли рожь, глядели молчаливыми, затаившимися глазами на примятые, изъезженные грозовыми колесами полосы. Ребята собирали в картузы крупный яичный град, сосали его и кидались на перекидку. Мужики долго ходили по полям. Сошлись вместе на смывах Березники, Анфалово, Нефедово, Семигорье, сидели грачьем на перегородках, размахивали руками, тыкали друг друга в грудь и указывали на горевшие под солнцем золотые кустики окон белого дома в «Орешке.» Зеленая вымытая крыша дома отливала блестящим шелком, ясно лоснилась, и ходили по ней серебряные голуби.

1) В то время помещики для охраны поместий держали отряды ингушей и казаков.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.