Леонид Картаузов, первоцелинник, Герой Социалистического Труда

Зимы у нас, в Северном Казахстане, по-сибирски долгие, суровые, и потому всегда с особым нетерпением ожидается приход весны. Когда под лучами щедрого весеннего солнца сходят снега и обнажается сырая, в серой щетине стерни земля, я чувствую большую, переполняющую сердце радость оттого, что снова ступаю по открывшейся, оттаивающей почве, жадно впитывающей снежную чистую влагу. Вязнешь, в этой разбухшей массе, тяжелые комья прилипают к обуви, а вот отрадно и щемяще хорошо в груди: кто-то скажет, что это грязь непролазная, а для хлебороба это земля, мать-кормилица. И хотя ноги мои не чувствуют ее размякшей от талых вод поверхности, я ощущаю это весеннее поле «своей душой», как точно выражаются мои друзья-механизаторы, то есть нутром человека, отдавшего ниве лучшие годы своей жизни, свои силы и любовь.

Юной смене, как известно, присуще стремление мечтать, дерзать, добиваться исполнения желаний и планов. Во все времена эти качества отличали и старшее поколение. Оно, как и прежде, устремлено в завтрашний день, четко видит перспективы целины, но у нас есть и еще одна черта, которой пока нет у молодых: сравнивать, соотносить настоящее с минувшим на основании собственного опыта. Воспоминания – это не только признак прошедшей молодости, но и верный способ еще раз проверить, как жил, работал, все ли делал так, как нужно, был ли активен и полезен людям, верный ли путь выбрал в жизни, достаточно ли твердо следовал этим курсом, что еще можешь совершить на общее благо.

Вот и я, оценивая себя в прошлом, могу признать: в главном поступил правильно – выбрал профессию хлебороба, полюбив всей душой землю, нашел в себе силы встать вровень с другими и очень благодарен и обязан целине – она меня поддерживала, воспитывала, здесь я нашел свое место в жизни.

Вот почему я и начал «Автобиографию» с отступления, с этих вот размышлений.

Матери я почти не помню: она умерла от тяжелой болезни, когда было мне пять лет. Отец работал на вагоноремонтном заводе, был слесарем-лекальщиком высокой квалификации. Одному со мной ему было трудно, и поэтому он часто увозил меня из Ленинграда в деревню Стехново, что под Ржевом, Калининской области, к бабушке. Видимо, тогда-то и вошла в меня, пока еще неосознанно, любовь к природе, к деревенской жизни, к сельским далям. В общем-то у меня, как и у моих сверстников, было счастливое детство. Но его круто оборвала война.

Маленькая, затерянная среди лесов и полей деревенька Стехново оказалась в полосе ожесточенных боев на ржевском направлении. Помню первую бомбежку. Я как раз помогал стаскивать в погреб мешки с картошкой. Тяжело ухают взрывы, свистят осколки, а я, обливаясь потом от непосильного груза, все-таки волоку мешок за мешком. И как пригодилась впоследствии эта картошка, ставшая нашим спасением, нашим единственным «хлебом», когда нам с бабкой пришлось сидеть в погребе, а по Стехнову и окрестностям много дней и ночей подряд перекатывался огненный вал.

Тогда же пришлось узнать, что такое смерть близкого, родного человека. Прошло немало времени, прежде чем через Большую землю дошла до меня весть об отце. Оставаясь в блокадном, голодающем Ленинграде, он по двадцать часов в сутки стоял у станка: вагоноремонтный завод выпускал продукцию для фронта. Обессиленный и изможденный, он, видимо, упал в одну из метельных ночей сорок второго года где-то на улице и умер. Нет его могилы. Но мемориал Пискаревского кладбища в Ленинграде – это и в память о моем отце.

В марте 1943 года деревня Стехново была освобождена частями 185-й стрелковой дивизии. Партизанский отряд расформировали: кто помоложе – пошел воевать, влившись в состав армейских подразделений, а старики да неспособные к строю остались налаживать жизнь. Решили вопрос и со мной: взяли воспитанником одной из частей. Так в десять лет стал я сыном полка, чем очень гордился. Конечно, от участия в боевых действиях меня старались оберегать, но, как говорится, запах пороха был мне хорошо известен. Слышал свист пуль, видел разрывы снарядов, гибель фронтовых товарищей.

Подстерегла меня еще одна беда. Весной 1944 года наша дивизия вела бои на земле Эстонии. Однажды под городом Тарту колонна штабных машин, в одной из которых находился и я, попала под бомбежку внезапно налетевших «юнкерсов». Ну и началось...

– Прыгай! – крикнул мне кто-то из бойцов.

Я прыгнул, побежал к лесу. И попал на минное поле. Это были мои последние шаги на собственных ногах...

Не знаю, сколько прошло времени – долго был в беспамятстве, – не помню ни медсанбатов, ни санитарных поездов, но знаю, что в себя пришел в госпитале города Сокол Вологодской области. Ног чуть ниже колен у меня уже не было, и, поняв это, я снова потерял сознание. Как мне потом сказали, ничего сделать было невозможно, кости стоп оказались совершенно раздробленными, начинался «антонов огонь» – гангрена, и у хирурга просто не оставалось иного выхода.

Надо было жить... Так уж получилось, что мне всегда везло на добрых, отзывчивых людей. Так было и в госпитале. Всячески опекали меня в палате раненые – тоже в общем-то увечные, с жестокими отметинами боев, – чтобы я держался, не падал духом, не дал горю сломить себя. Рассказывали о Николае Островском, читали вслух «Как закалялась сталь». На всю жизнь запомнилась мне медсестра тетя Нина. Заботливая, участливая, внимательная, редчайшей душевной доброты, она относилась ко мне, пожалуй, как к младшему братишке. Это она первая принесла в палату журнал, в котором рассказывалось о летчике-герое Алексее Маресьеве, сразу и навсегда полюбившемся мне, на которого и хотелось походить, который всегда был и останется для меня великим примером.

Постепенно встал я на «новые ноги». Прошел через различные детские дома от города Кадниково Вологодской области до Ейска Краснодарского края. Откровенно говоря, не раз сбегал, рвался в родной Ленинград. В конце концов там и оказался. Устроили меня в профтехшколу инвалидов Отечественной войны и стали обучать сапожному делу. Подростком я был жизнерадостным, несмотря ни на что, о будущем думал с оптимизмом. Очень уж хотелось чувствовать себя полноценным человеком, безо всяких скидок. Я научился ездить на велосипеде, играть в футбол – на воротах стоял, один раз даже прыгнул на ходу с подножки трамвая на брусчатку Литейного моста. В общем, по-мальчишески, но твердо испытывал себя «в разных режимах». Получил специальность, работал в сапожной артели. Не понравилась атмосфера. Ушел на фабрику «Скороход». А потом дядя – брат матери – «переманил» меня в Каунас, на обувную фабрику.

Так прошло несколько лет. Работой в принципе был доволен, коллектив дружный, интересный. Работал я на совесть и чувствовал себя полноценным человеком-тружеником. Но тут как раз раздалось призывное, набатное, обжигающее сердце: «Даешь целину!» И тогда я понял, что мое место там, среди комсомольцев-добровольцев. Снова задал себе вопрос: а хватит ли сил, выдержки, воли работать в тех трудных условиях? К окончательному решению пришел не сразу. Признаюсь честно, какое-то время преодолевал собственные, имеющие под собой почву опасения и другие, не зависящие от меня преграды.

Пришлось, чтобы пройти медицинскую комиссию, применить «военную хитрость» – на прием к хирургу вместо меня сходил знакомый парень. Так и появилось необходимое заключение: «Здоров. На целину годен». Упорно «осаждал» я и горком комсомола. В конце концов там меня правильно поняли и вручили комсомольскую путевку. В чемоданчик вместе с пожитками уложил и свой нехитрый сапожный инструмент, а приятелям сказал так: «Понимаю, что может и не получиться задуманное. Но, как бы ни повернулось дело, в тягость не буду. Сапожники на целине тоже нужны».

Прибыл наш эшелон на станцию Бреды Челябинской области, оттуда приехали на автомашинах в Джетыгаринский район Кустанайской области. Мороз в тот день стоял за 30 градусов. А было – я запомнил это число – первое апреля. Вот уж действительно хочешь – верь, хочешь – нет.

От Джетыгары, где нас встретил директор создаваемого совхоза Кузьма Митрофанович Селиванов, до места назначения добирались санным поездом. Вокруг голая, необозримая степь, перемежающаяся редкими березовыми колками, засыпанными серовато-белым, искрящимся на холодном солнце снегом. Вот какая она, настоящая степь! Глазу не за что зацепиться! Белое безмолвие от горизонта до горизонта.

В книге воспоминаний Л. И. Брежнева есть такие слова: «Целина сразу, «с порога» испытывала новоселов, обрушивала на них свой крутой, неласковый нрав. Не умолкая, завывали пронизывающие ветры, и каждый рейс по степи был необычайно трудным, а мог стать и опасным. Между тем тысячи тракторов, сотни автопоездов должны были пробиваться к еще не существующим совхозам по бездорожью, сквозь ветер и снег».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.