Опасное пристрастие

Что значит «хуже»? Что значит «страшней»? Юноша, автор письма, не уточняет, но он явно имеет в виду силу переживаний человека, оказавшегося одиноким, остроту личного несчастья. Да, страшным, подчас непереносимым может быть ощущение личного горя, когда тебя оставил или оскорбил любимый человек. Когда бросил в тяжелую минуту друг, которого ты почитал своим вторым «я», как говорят, «альтер эго». Когда посчитала чужаком, «белой вороной», «паршивой овцой» компания верных, настоящих – не по выпивке – друзей и подруг. И в наше время, то есть когда нам, нынешним сорокалетним, было семнадцать, самым тяжелым наказанием почитался бойкот – отлучение от коллектива. Исключение из школы ощущалось меньшей бедой. Так что боязнь одиночества в подростковом возрасте нам, взрослым, тоже понятна.

Но как, однако, быть с нравственной оценкой? Нравственной нормой? Ведь «грязная пьянка» – она, даже если обошлась без явного дебоша, все равно является преступлением против общественной морали и порядка, против достоинства личности, против Человека в самом себе.

Я написал слово «Человек» с большой буквы, потому что нравственный подход – это и есть подход с позиций Человека с большой буквы. Я знаю, что иные молодые люди не очень-то охотно воспринимают разговоры (иногда и впрямь нотации) насчет Человека с большой буквы. Они иногда думают, что эта идея специально выдумана взрослыми как средство нравственного давления на них. Вот почему я попытаюсь подойти к этой идее с другой стороны...

С писателем М. М. Пришвиным произошел однажды такой незначительный случай – ему наступили на ногу в трамвае. Наступили – и не извинились. Ну, случай, конечно, чепуховый. Так и рассудил Михаил Михайлович. Но тут его как-то кольнуло в бок. «Сто-о-оп! Мне, Пришвину, отдавили ногу – это мелочь. Но если во мне другой человек, может быть, он представитель Всего-Человека и по отношению к нему неуважение, пренебрежение недопустимо и непростительно!» Подумав так, писатель твердо взял невежливого соседа за плечо и категорически потребовал: «Товарищ, извинитесь!»

Эпизод нравоучительный. Он вроде алгебраической формулы, в которую можно вставлять разные единичные случаи из реальной жизни и «вычислять» соотношение человека и Человека (Всего-Человека). Понятно, что наиболее применима эта формула в случаях более крупных, чем конфликт, в котором участвовали Весь-Человек, М. М. Пришвин и неизвестный невежливый пассажир трамвая.

Любопытные, поучительные, я бы сказал, философские ситуации возникают в нашей жизни, и едва ли не самыми частыми оказываются такие, когда ты сам, человек Сергей или Петр, Станислав или Тенгиз, Маша или Наташа, Турсуной или Роза наносишь обиду или причиняешь вред Всему-Человеку, который живет в тебе самом. Живет в каждом. Иногда ему очень тяжело и неуютно, больно и тесно. А вот переживать – страдать или радоваться – он не может, если за него не переживаем мы, любой из нас.

И мы ответственны за Него. А Он за нас. Ольга Чайковская не случайно написала, обращаясь к Наташе, что есть разное одиночество, что раздумье о себе и о смысле жизни вместе с Толстым и Достоевским, наедине с ними – это только внешне одиночество. На самом деле это большое творческое содружество. Конечно, тайна и трудность его постигаются не сразу.

Однажды, будучи в командировке в Вологде, я встретился утром 10 февраля с живущим там прекрасным писателем и заметил его воспаленные глаза.

– Что с вами. Василий Иванович?

– Сегодня Пушкин умер, – ответил печально мой собеседник. – Я проплакал всю ночь.

Да, великий поэт, умерший за сто лет до того, как родился вологодский писатель, был ему как родной. А вот Достоевский и Толстой пока что чужие юноше, письмо которого я процитировал. И потому, видимо, чужды ему и строки из очерка «Пикник в подъезде»: «Толстой, Достоевский... отвечают нам на многие мучительные вопросы».

«Что делать с пьянством?» – этот вопрос, кстати, также остро волновал и Федора Михайловича Достоевского и Льва Николаевича Толстого. То, что сказано ими об этом социальном недуге, очевидно, более или менее известно читателям. Вряд ли можно встретить антиалкогольную книжку, в которой не приводились бы, например, слова Достоевского о том, что вино «скотинит и зверит человека». Как и в связи с чем были сказаны эти слова? Думаю, это заинтересует читателей и заставит понять высказывание не как абстрактный тезис, а как живое переживание писателя, как его сострадание своим соотечественникам.

Федор Михайлович вспоминает наблюдавшуюся им в молодости сцену. Подкатила к почтовой станции свежая тройка. На нее водрузился фельдъегерь (правительственный курьер), хлопнувший на станции рюмку водки, и не успел ямщик тронуть, как фельдъегерь, здоровенный детина с багровым лицом, крепко ударил кулаком по затылку ямщика, а тот уже – по эстафете – хлестанул коренную. И пока тройка, все ускорявшая и ускорявшая бег, не скрылась из глаз писателя, он видел, как вздымался над головой возницы и опускался на его затылок выбивавший ум кулачище, а ямщик все более и более безжалостно нахлестывал лошадей. И далее Достоевский пишет: «Эта отвратительная картинка осталась в воспоминаниях моих на всю жизнь... Нет фельдъегеря, зато есть «зелено-вино». Каким образом зелено-вино может походить на фельдъегеря? – Очень может, – тем, что оно так же скотинит и зверит человека, ожесточает его и отвлекает от светлых мыслей, тупит его перед всякой доброй пропагандой. Пьяному не до сострадания... Но главнейшее сходство зелена-вина с фельдъегерем, бесспорно, в том, что оно так же неминуемо и так же неотразимо стоит над человеческой волей».

Знаю по себе, что в молодости мудрые мысли великих предшественников нередко воспринимаются абстрактно. Однако выводы, подобные тому, который сделал насчет вина Достоевский, это не бесстрастные логические вычисления, а действительно результат «сердца горестных замет». И потому мудрые мысли – это личные чувства, которые переданы нам не для зазубривания, а для дальнейшего развития. Ну, например, я бы наряду с указанием на сходство вина с фельдъегерским кулачищем обязательно отметил принципиальное отличие. Пьющий – сам себе и фельдъегерь и ямщик. Ведь он каждой рюмкой колотит себя по голове и нередко до полного обалдения. Может быть, потому такое занятие и называется «балдеж»?

Свой взгляд на алкоголь был и у Льва Николаевича Толстого. Взгляд, как говорится, выношенный из личного опыта. В частности, из заблуждений, проб и ошибок молодости. В конце концов Толстой пришел к убеждению, что необходима полная трезвость, и стал основателем одного из первых в России обществ трезвости. Составленный писателем манифест этого общества, названный «Согласие против пьянства», первым подписал сам Лев Николаевич, а всего – не менее 744 человек (столько фамилий на листках, хранящихся в архиве писателя). Основные заповеди манифеста: никогда не пить ничего пьяного – ни водки, ни вина, ни пива, ни хмельного меда, не угощать никого алкогольными напитками и убеждать всех, особенно детей, в преимуществах трезвой жизни. Среди подписавших «Согласие...» много известных людей, например, Н. Н. Миклухо-Маклай.

Л. Н. Толстой по-своему отвечал на вопрос: для чего люди одурманиваются? Он, например, не соглашался с теми ответами, которые признаются правильными большинством. Я изложу (частично процитирую) выводы Льва Николаевича, а молодой читатель пусть сам делает выводы. Может быть, при этом он найдет кое-какое сходство с некоторыми читательскими мнениями?

Не от скуки и не для веселья, не из подражания или подчинения пьющему большинству одурманиваются люди, считает Толстой, они «знают... свойство вина заглушать голос совести и сознательно употребляют его для этой цели».

Таково суровое обвинение, которое великий писатель вынес тем, кто употребляет алкоголь. При этом он писал и про «ужасные последствия... считающегося безвредным умеренного употребления водки, вина, пива...». Разъясняя свое суждение, Лев Николаевич прибегал к такому сравнению: людям кажется, что маленькая доза дурманящего вещества безвредна. Это такая же ошибка, как считать, что часам вредно, если их ударить о камень, а вот если положить соринку в середину механизма, то это, мол, не повредит им.

Не знаю, может быть, это и впрямь сегодня трудно – понять, что нравственные воззрения наших великих предшественников – это их личные, болевые чувства, их выводы – иногда остро самокритичные – из своего опыта и своих наблюдений. Не помню, как это было со мной в семнадцать лет. Но сейчас отчетливо понимаю, что такие слова – менее всего назидания, нравоучения, нотации. Они исповедальные признания современникам и потомкам. Признания, рассчитанные на взаимопонимание, на доверие.

Отказ от старой мерзости – пьянства, оказывается, непрост. Змеиные шкуры вредных обычаев не умеют расти. Сковывают они и рост человека, если он добровольно (или по принуждению) напялил их на себя.