Охотник

– В этом году больше не пойду. И так время упустил. Как бы мои кобели зимой с голода не околели. Да и охотиться на утку невыгодно.

Для меня это прозвучало примерно так: в огороде бузина, а в Киеве – дядька. Иван пояснил:

– Прикинь, сколько мне уплатит за утку госпромхоз. Теперь вычти из этой суммы стоимость зарядов, бензина, амортизацию мотора, бата, ружей – за все плачены мои собственные денежки, – так что останется мне совсем немного, а утомляешься на утке капитально, – закончил он своим любимым словечком.

Если с охотой на утку после этих слов все стало ясно, то в остальном тумана не убавилось. Я уцепился за брошенное вскользь замечание и стал тянуть звено за звеном длинную цепочку взаимосвязанных друг с другом фактов, обстоятельств, событий, которые так или иначе имели отношение к работе Ивана.

И вот, выстроив все эти факты в длинный черед, я понял, насколько ошибочными были мои прежние представления о труде охотника-промысловика. Что греха таить, раньше я искренне был убежден, что с началом сезона он уходит на широких, подбитых камусом лыжах в тайгу и знай себе бьет зверя в глаз, чтобы к весне возвратиться домой с охапкой собольих, беличьих, куньих и лисьих шкурок, «мягким золотом», которое еще раз подкрепит славу русских мехов на очередном международном аукционе.

На самом деле все оказалось и так и не так. Его охота при ближайшем рассмотрении – сложное хозрасчетное предприятие, где он сам себе и работник, и начальник, и плановик, и снабженец, и бухгалтер, и отдел кадров, и завхоз, и кладовщик, и носильщик. Он вместил все эти должности в одной: охотник.

Для него охота – работа, главное занятие. На нее замкнут весь размеренный ритм его жизни. Ему не понять человека, который охотится в свое удовольствие, который может позволить себе и не охотиться. Волков должен охотиться. Даже если он не в тайге, он продолжает быть охотником: чинит бат или вентеря, разбивает свежую медвежью шкуру, готовит к зиме нарты и капканы, льет пули и дробь, сдает пушнину и мясо, согласно договору с госпромхозом. Дел у него столько, что сам промысел – непосредственное нахождение в тайге – как-то кажется и не главным из них. Хотя, разумеется, вся «непроизводительная» деятельность Ивана подчинена этому промыслу.

Выражаясь его языком, «капитально утомляться» приходится не только на утке. В его многоликой профессии, которая на деле вмещает десяток специальностей, легкого труда, пожалуй, и нет. Как иголка нитку, одно дело тянет за собой другое. И выстраиваются они чередой через весь год в строгой последовательности и взаимозависимости, ни прервать, ни нарушить которые Ивану нельзя, не рискуя загубить все дело в целом.

Зима для Волкова – время пушнины: соболь, выдра, горностай, лисица, росомаха. Госпромхоз заключает с ним договор, на основании которого уже не первый год Ивану выделяют «персональный» участок угодий с избушкой. Его «владения» начинаются сразу за рекой Камчаткой, напротив Ключей, и тянутся на север, вдоль Харчинского хребта. Четких границ нет. Единственный географически точный ориентир – его зимовье. «Добрая такая избушка, хоть и засыпная. Я ее подремонтировал, печь переложил, тепло в любой холод». До нее от поселка пятьдесят километров. Я попытался прикинуть площадь, с которой Волков снимает «урожай». Получилось: чуть ли не государство Люксембург.

Соболь, тот самый знаменитый камчатский соболь, чьи шкурки на вес золота, – главная добыча зимой. Хоть промысел его строго лимитирован, а потому и заработок не так велик и, уж во всяком случае, не идет ни в какое сравнение с затратами труда, соболевке Иван отдает много и времени и сил своих. Добытый соболь, кроме всего прочего, еще и престиж. А в профессии охотника, как я понял, престиж играет далеко не последнюю роль.

– Самая выгодная охота, – как-то объяснил мне Иван, – на ондатру. Ее завезли к нам недавно, но она хорошо расплодилась. Едешь по реке – только круги по воде и расходятся. Это значит, ондатра ныряет или плывет. Ей условия здешние, видно, подошли. Ну и, конечно, то, что мужики наши долго ее промышлять не хотели: крыса, говорят, даже хвост голый. Какой это зверь?

А охотиться на нее легче легкого. Живет она у нас не в камышовых домиках, как в Казахстане, а в норах над водой. Нашел дырку – вход, ставишь «мордушку» (ее еще называют «мордой»). Это вроде мережи, только поменьше и сделана из проволочной сетки. Днем ондатра в норе сидит, а вечером вылезла кормиться – и попалась, выхода из ловушки найти не может. Остается только объезжать и собирать добычу. В каждой «морде» четыре-пять зверьков. Однажды у меня набилось даже шестнадцать штук. Как-то с дружком мы за одиннадцать дней поймали и сдали больше тысячи шкурок. А за каждую два двадцать платят. Вот и посчитай.

На соболе он этого не заработает. Да и труд здесь отнюдь не прогулка по реке.

Многие в Ключах охотятся на соболя «на переногу». Суть ее в том, что охотник, найдя свежий след, пускается догонять зверька (спереноживать), добывая его буквально ногами.

– Тяжелая эта охота. Берешь горбом. В день километров тридцать по тайге нужно пройти. Хорошо, если след перехватил перед самым «запуском», когда соболь на дневку остановился и сидит где-нибудь в дупле. Нашел – вали дерево. Но когда как повезет. Ну-ка, тополина о земь шлепнется, а соболь хоть бы что: не выходит. Или выскочит, а ты прозевал его – опять соревнуйся, у кого ноги проворнее.

Ивану этот способ не подходит. Годов двенадцати заболел он остеомиелитом. И вот уже двадцать лет больная нога не дает покоя. Нет, наверное, в стране специалиста в этой области медицины, к которому бы он не обращался за помощью. В Москву летал. Перенес шесть тяжелейших операций. Но болезнь то затаивается, то взыграет снова. И тогда уж лежи пластом. Во всяком случае, пенсию по инвалидности ему платят не зря. И «спереноживать» соболя ему порой не под силу. Он ловит его капканами.

С первой порошей, задолго до начала соболевки, он едет на нарте к своему зимовью, чтобы по свежим следам определить, сколько зверя будет в этом году, где он, как с кормом. Это не только разведка и рекогносцировка перед охотой, но и дело более прозаическое: Иван бьет себе дорогу в тайге. Подновлять, накатывать ее придется после каждого большого снегопада. Зато когда придет время охоты, не нужно надрываться по топкому снегу, а кати себе от капкана к капкану по знакомой колее. Своего рода таежный НОТ.

Конечно, Ивану ни за что не справиться бы с такой работой, если бы не восемь мощных ездовых собак. И хотя работают псы только в период соболевки – а в остальное время прикованы цепями в тесном загончике, на таком расстоянии друг от друга, чтобы с тоски да безделья не порвали один другому глотку, – кормить их надо круглый год. Особенно зимой.

– Хочешь не хочешь, а ты им утром дай по карасю, в обед и вечером. 24 карася в день, – подсчитывает Волков. – А до весны вон сколько дней набежит...

Вот из-за этих рычащих, завывающих, вечно голодных зверюг он должен снаряжаться с батом и вентерями в дальние озера за карасями, зимним собачьим кормом.