Охотник

Леонид Плешаков| опубликовано в номере №1066, октябрь 1971
  • В закладки
  • Вставить в блог

И все это во имя соболевки, приносящей ему в сезон десяток шкурок, за которые госпромхоз платит не дороже чем по тридцати пяти рублей, Конечно, добывает Волков в тайге и другую пушнину, имеющую свою ценность. Но соболь все-таки всему голова.

Короче, пушной промысел оказался на деле отнюдь не «битьем зверя в глаз», а этакой огромной пирамидой, сложенной из самых разных видов тяжелого труда. Стрелять зверя (или вынимать из капкана – все равно) – вершина пирамиды. Естественно, после этого не станешь привирать о своей удачливости и расцвечивать для занятности таежные приключения выдуманными подвигами. Решиться на такое – надо не уважать себя. Все равно что оскорбить свой труд.

Этому принципу Иван верен даже, когда дело касается не его лично. Приведу пример.

Одна стена самой просторной комнаты волковского дома до потолка занята стеллажами с книгами. Книг в доме вообще много, больше тысячи томов. Это понятно: жена у Ивана – учительница.

Но и сам хозяин почитать любит. Он даже посетовал:

– С книгами беда. Иной раз возьмешь на зимовье – они тебе всю охоту испортят. Утром собак покормишь, чайку попьешь, надо ехать капканы проверять, а книжки не отпускают, зачитаешься, очнешься – уж вечер. Весь день пропал. И на следующее утро та же история...

Я не удивился, что больше всего он любит книги, где рассказывается об охоте. Но читает он их не так, как мы: для него это не занимательная беллетристика, а чей-то личный опыт. И подходит он к нему профессионально, как охотник. И не простой, а промысловик. Отсюда и удивившие поначалу оценки писательского мастерства. Выше всех он ставит Хантера.

– У этого все правильно, – объяснил Иван. – Хоть он и Африку описывает, а все равно похоже, как у нас. Веришь ему.

Известно, что охота – древняя профессия человека. Глупо, конечно, проводить параллель между трудом нашего доисторического прародителя и нынешнего промысловика, но не менее глупо забывать, что и теперь охота – одна из опаснейших и тяжелейших профессий, требующая особого характера и воли. Ведь не зря в минувшую войну лучшими снайперами считались сибирские охотники. И не только потому, что метко стреляли. В любую погоду, в любое время года они лучше других могли затаиться и сутками выслеживать, выжидать врага, чтобы произвести один-единственный, но точный выстрел.

Я невольно спросил себя: а смог бы я сам или кто-то из моих близких знакомых поменяться с Волковым профессией? Так же, как он, из года в год ногами мерить нелегкие таежные километры, охотиться, рыбачить, готовить снасти и оружие, заботиться о собаках, заготавливать мясо, рыбу, пушнину. И пришел к выводу, что его труд нам был бы не под силу, хоть здоровьем мы и покрепче Ивана...

В долгих скитаниях по тайге выработались его характер и своеобразное отношение к окружающей природе. Он не верит в приметы, в счастливые и несчастливые случайности. Для него река, лес, озера – такое же привычное место работы, как для токаря – цех, журналиста– редакция, а на работе, известно, нечего надеяться на слепое везение – засучивай рукава и работай. Он показался мне фаталистом, когда признался, что не умеет плавать. Если река – главная дорога, а лодка– основной вид транспорта, умение плавать, казалось, должно быть основным качеством для человека. Но Иван объяснил:

– У нас вода такая студеная, что все равно не выплывешь. Да и нога с детства не позволяла мне плавать.

А потому он считает, что лучше уж лишний раз поосторожничать, сидя в лодке, чем рисковать, надеясь впоследствии добраться до берега вплавь. Точно так шофер сбавляет скорость перед крутым поворотом.

Изучив досконально повадки зверей – без этих знаний не жди удачной охоты, – Волков составил своеобразную шкалу их «интеллектуальных» достоинств. И относится теперь к обитателям тайги, исходя из места, занимаемого ими в этой шкале, а не цены, которую платит за их шкурки госпромхоз.

– Не уважаю я соболя. Соболь глуп. Ставлю капканы ну в пяти метрах от своей нартовой дороги. Не вывариваю их, не маскирую. И все равно попадается. Росомаха, та похитрее: пройдет все капканы, приманку съест и не попадется.

Или вот выдра. Хороший зверек, вроде даже умный, а так охотно идет на искусственный вылаз, что диву даешься. Лопатой крутой бережок сроешь, грязью польешь, выдра здесь из воды и выходит на берег, будто другого места ей нет. А у вылаза – капкан.

Или ондатра. Это же какую голову надо иметь, чтобы толпою лезть в «мордушку»?!

И только медведя он ставит особняком. Когда я спросил, правда ли, что отец убил их целую тысячу, Иван возмутился:

– Муть все это и человеческие небылицы. Не может один охотник убить тысячу медведей. Это дико и глупо...

– За всю жизнь, наверное, может, – убеждал я Ивана. – Отец-то промышлял лет тридцать пять. Раскинь-ка тысячу поровну...

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены