От автора

Настоящий рассказ представляет собою воспроизведение подлинного эпизода из истории русского рабочего движения в конце первой половины XVIII века и написан на основе соответственных исторических свидетельств и документов.

I

На суконной фабрике «Ефима Болотина и товарищи», что в Кадашах, за Москвою-рекою, в приходе Косьмы и Дамиана, на старом денежном дворе, приключились в утро 11 июня, 1749 года странные и лихие дела. Записанные при той фабрике навечно по силе именного указа 1736 года работные люди, числом более восьмисот, неведомо с каким умыслом оставили работу и разбрелись по московским слободам. На увещания хозяев отвечали словами наглыми и непотребными, а дерзкий раб, ткач Терентий Афанасьев сшиб с ног долой хозяина Бабкина, а у хозяина Болотина вырвал из рук дорогую заморскую трость с фарфоровым набалдашником и бросил оземь.

Порешили фабриканты немедля подать в Мануфактур-коллегию, в ведении которой все сии дела находились, объявление о том, что работные люди упрямством своим работать не хотят и самовольно с фабрики сошли, и чтобы объявленным работным людям, когда пойманы будут, за их своевольство и непослушание учинить наказание: малолетним - вместо кнута плетьми, а не малолетним - десятого бить кнутом.

- Да чтоб до кости, до кости, до кости! - скаля черные корешки зубов, приговаривал компаньон Бабкин, человек дюже старый, тощий и сердитый, любивший рядиться под царя Ивана Грозного, с которым и в самом деле был с лица несколько схож: такие же мутные, словно взболтанные, глаза, острый нос с горбиной, трепаная бородка, худая, жилистая шея.

- Уж не иначе! - густым басом поддерживала вдова компаньона Носырева, не гораздо слегка набеленная, нарумяненная и пасурмленная, женщина из себя хоть и не видная, но большой силы, имевшая препотешную слабость собственноручно парывать малолетних ребят фабричных за всяческие их проступки. Случилось раз, что один малец обиды не снес и пырнул хозяйку ножом, да только нож в одежду зарылся и застрял. Так что же - до смерти запорола!

Мануфактур-коллегия, прочитав болотинское объявление и выслушав изустные рассказы фабрикантов о приключившейся на их фабрике беде, пришла в большое смущение. Да и то сказать! Грабежи и разбои на московских улицах хоть и поутихли, а не переводятся, в уездах гуляющие люди по сию пору без зазрения жгут и грабят обывателей в их домах, - а тут еще с тыщу фабричных по городу разбежались, народ буйный, дерзкий, опасный... Как бы не пошел опять по Москве из конца в конец красный петух гулять!

Московский генерал-полицеймейстер, получив донесение Мануфактур-коллегии, в тот же час отрядил особую команду для поимки беглых фабричных, с капитаном Иваном Павловым во главе. Приказано было тому капитану в кратчайший срок представить взбунтовавшихся суконщиков обратно на фабрику. Рассудив, что днем суконщики в разброде по всему городу обретаются, капитан Павлов положил производить поиски по ночам.

На город Москва походила мало. Каменные, господские дома были наперечет и стояли в глубине дворов, огражденных глухими заборами. За этими заборами расположены были разные господские угодья: сады, парки, пруды, пустыри, луга, а иной раз и пашни. На улицах же в великом беспорядке, а не так, чтобы одна к другой, стояли обыкновенные крестьянские избы, нередко курные, черные с деревянными трубами, крытые тесом или дранью. Простой народ ел тут хлеб пополам с соломой, спал на полу, в дыму, вместе с телятами и овцами, а летом и осенью - на улицах, где посуше. Грязь стояла в Москве невылазная. Ни проходу, ни проезду. Одни только большие проезжие улицы были мощены камнем, а прочие либо гнилыми бревнами, либо вовсе не мощены. Всюду вольготно было свиньям гусям, уткам барахтаться в никогда не усыхавших лужах. Зато тяжко приходилось хмельным людям, не нашедшим в темной ночи дороги домой. Грязи было столько, что ее с каждой улицы по несколько сот телег свозили на господские дворы для удобрения садов.

Вот в эту-то грязь московскую, невылазную, в великую путаницу изб, домов, палат и церквей каменных, развалин, еще дымившихся после недавних пожаров, нырял еженощно со своею командой капитан Иван Павлов. Был он детина огромного росту, рыжий, краснорожий, нескладный, сильный как вол и притом заикуша. Шаг имел двухаршинный, и солдаты еле поспешали за ним бегом.

Две недели рыскал комендант по ночной Москве. В первую же ночь были приведены в полицию двенадцать суконщиков, снятых со стругов, пришедших в Москву с товарами из низовых городов. Означенные суконщики наймались к хозяевам стругов в бурлаки с тем умыслом, чтобы к осени с ними в низовые города отплыть и навеки от постылого фабричного труда избавиться. В следующую ночь, в Татарских банях за Москвою-рекою обнаружены были беглые в числе шестнадцати человек и при них несколько ружей и пороху. Они пытались было учинить сопротивление, так что пришлось им руки вязать и в таком виде, яко разбойников, под пристойным караулом отправить в полицию. Много суконщиков было взято в городских притонах, в ночных фортинах - харчевнях, в Зарядье, в Немецкой слободе, в селе Черкизове даже, что в семи верстах от Москвы. К концу второй недели скопилось их всего в полиции триста восемьдесят один человек.

- Б-больше ис-скать неча... усе д-дыры об-блазил... как с-скрозь з-землю п-провалились... хушь ищи, хушь нет...

II

В утро 26 июня под большим караулом повели суконщиков из острога, что при полицеймейстерской конторе, за Москву-реку, в Кадаши, на фабрику. День выпал ясный, жаркий, без облачка в синем небе. Воркуют тысячи голубей на крышах, слетают на землю, клюют золотое зерно, щедро раскиданное по черной грязи. На широкой, будто деревенской, улице стоит неуемный сухой шелест многих тысяч крыл, звон бубенчиков на расписных дугах, гнусавое пенье слепцов, истошный вой кандальников, просящих подаяние, зазывные крики торговцев, веселые взвизги ребятишек, тревожный высвист стрижей, то кружащих вокруг белой колокольни с синим, как синька, куполом, то взмывающих в небесную высь.

- Ведут! Ведут!

Распахнулись ворота, и будто огромный, грязный, свалявшийся ком лохмотьев вывалился на черную улицу: то повели на болотинскую фабрику четыре сотни беглых суконщиков. Шли они в кольце солдат, с трудом вызволяя босые ноги из круто замешанной уличной грязи. Шли понурые, с тусклыми, полусонливыми взорами глубоко ввалившихся глаз, с землистыми лицами, в раздранных рубищах. Несколько солдат с обнаженными шпагами, взявшись за руки и заняв поперек всю улицу, гнали перед ними народ, притиснувшийся было к караулу. Взметнулась ввысь голубиная туча, застив на мгновение солнечный свет и покрыв землю широкой движущейся тенью, понесли испуганные кони, бешено названивая бубенцами, завизжали бабы, заковыляли кандальники, ринулась в стороны разная домашняя живность, резвые куры, роняя перья, забились грудью в родные ворота.

На полдороге, на Неглинной улице, как проходили мимо деревянного, из прогнивших бревен, господского дома о двух этажах, капитан Павлов, шедший впереди, гаркнул зычным своим горлом:

- Ст-той!

От неожиданного окрика фабричных шатнуло, иные даже на землю попадали: притомились люди, ног под собою не чуяли.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.