Огонь души, огонь строки

Разве не слышишь ты, как стучится в твое сердце месть? Спроси свою совесть: разве расквитался ты с фашистом? Разве простил ты им замордованную Украину? Заплатил за взорванный Донбасс? Отомстил ли полной мерой за виселицы в Ростове, за руины Киева, за муки Таганрога, за слезы наших ясен, матерей, детей?»

«Нет, товарищ, добив немца, ты вернешься не на пепелище! Ты вернешься в Донбасс, охваченный радостной и дружной стройкой. Тебе дадут место на строительных лесах, и ты, засучив рукава, будешь строить новый Донбасс. Он будет еще лучшее, богаче и красивей старого!»

Эти письма трудно цитировать. Их надо читать от строчки до строчки. В них ни одного слова, не согретого сердцем автора, ни одного слова, которое не дошло бы до сердца и разума человека в солдатской или офицерской шинели; письма эти перепечатывались фронтовыми и армейскими газетами, а потом издавались миллионными тиражами, подобно снарядам, шли на вооружение действующей армии.

Как и все военные корреспонденты, Горбатов с войсками разных фронтов, очищавших нашу зем-. лю от фашистов и освобождавших народы других стран, шел на Запад. Многие его очерки той поры: «Здравствуй, Донбасс!», «Мариуполь», «Херсон». «Лагерь на Майданеке» – стали своеобразными художественными документами и по праву заняли свое место в собрании сочинений Горбатова.

В годы войны, точнее, в 1943 году Борис Горбатов написал одно из значительных своих произведений, которое вначале называлось «Семья Тараса», а потом уже «Непокоренные» – о мужестве и несгибаемости советских людей, оказавшихся на временно оккупированной немцами территории. Оно печаталось в «Правде» в мае и сентябре 1943 года. В том же году его напечатал журнал «Октябрь», а Гослитиздат выпустил отдельной книгой. «Непокоренные» переведены на многие языки как в нашей стране, так и за ее рубежами.

Подружила и душевно сблизила меня с Борисом Горбатовым совместная с Константином Симоновым и Борисом Агаповым командировка в Японию-в 1945 году.

Западная пресса да и японская пропаганда, чтобы как-то объяснить безоговорочную капитуляцию Японии, шумели: «Токио разрушено на 85 процентов».

Но уже после первых прогулок по Токио мы увидели, что город в основном цел, только на окраинах редкие плешины от пожаров. Ходят трамваи, электричка, работает метро.

– Весь город цел! – теперь уже возмущался Борис Горбатов. – Те, кто писал и шумел о развалинах Токио, не видели настоящих развалин Сталинграда, Варшавы, Минска...

В решении, согласно которому наша группа направлялась в Японию, фамилия Горбатова стояла первой, а в скобках значилось – руководитель. В моем дневнике за 28 декабря 1945 года (третий день пребывания в Токио) записано:

«Шутя мы распределили между собой обязанности: Симонов – «голова», Агапов – парторг, я (не член профсоюза: был военнослужащим) – профорг, стенографистка Муза Николаевна – женорг, она же – зав. секретной частью. А Боря Горбатов назвал себя массой и оппозицией и занимался только тем, что критиковал поступки каждого из нас и требовал, чтобы его лучше обслуживали».

Переписав это, я подумал: «Наверное, наклепал на Бориса. Но нет. Борис Агапов в книге «Шесть заграниц» пишет: «...когда дело дошло до Горбатова и его спросили, кем он хочет быть, он сказал безапелляционно:

– Я – масса. Должны же вы кого-то обслуживать».

А уж если не в шутку, то Борис, как и все мы, работал без устали. В Японии его интересовало все, а многое, особенно неискорененный милитаристский дух, которому потакали империалисты, вызывало в нем глубокое возмущение, о чем он не раз говорил каждому из нас, порой даже произносил гневные речи за завтраком или за обедом.

Речь у Бориса Горбатова была четкая и ясная, но скорострельная: слова вылетали из его уст, точно из пулемета. Он много курил. Е л. как любой нормальный мужчина, но бифштекс подавай ему с кровью. Соль заменяла горчицу и перец. Даже дольки селедки, прежде чем отправить в рот, он макал в соль.

Коренастый, крупноголовый, всегда чисто выбритый, он, как чародей, не глядя в зеркало, наголо брил свою голову. И работал необычно. То всю ночь напролет пишет, то спит в обеденные часы. Об этой поездке он опубликовал немного – всего четыре, правда, довольно больших очерка. Один о Филиппинах, куда Горбатову посчастливилось слетать одному, другой – об Окинаве, на этом острове он побывал тоже один. А собственно о Японии только два: «Человек из сословия «Эта» и «Дикое поле».

Нужно сказать, что в Японии Борис был занят... Арктикой. В газете «Советское искусство» 1 мая 1946 года он писал: «Я заканчиваю сейчас пьесу «Закон зимовки». В ней снова обращаюсь к своим любимым героям – людям Арктики.

Эту пьесу я начал писать до войны. В военные дни при любой возможности я снова обращался к пьесе – писал немного, зато часто думал о ней.

Уезжая в Японию, я взял с собой рукопись. Там

для меня было большой радостью общаться с пьесой. Приятно было после утомительных встреч и бесед с японскими реакционерами вернуться в мир хороших советских людей. Кстати, мы шутя называли наше пребывание в Японии «зимовкой».