Одна жизнь – одно дело

В девятнадцатом году заболела сыпняком вся семья наших знакомых Морозовых. Слегли дети, потом отец и мать. Все обходили их дом с закрытыми ставнями – боялись заразиться. Иногда только соседи спрашивали друг друга: «Жив кто?» Когда все были уверены, что семья умерла, ставни в доме все-таки открылись, и ослабевший хозяин выбрался погреться на весеннее солнышко. Через неделю на два дня приехал в город старший сын Морозовых, командир Красной Армии. Зашел к нам, стал благодарить мать:

– Спасибо, Мария Павловна, за родителей и детишек. Если бы не вы... Никогда мы об этом не забудем.

Мы ничего не понимали. Ни мы, ни соседи ни разу не видели, чтобы мать ходила к Морозовым.

... А тогда, в детдоме, мать уговорили взять с собой еще девять ребят из наших краев. Мама боялась:

– Как же я их повезу? На улице зима, а они все разутые, раздетые.

Ей сказали, что дадут документ, по которому в сельсоветах будут оказывать всяческую помощь. По занесенным дорогам Татарии везла она нас, заботясь о каждом, как о своем сыне. В деревнях нас встречали хорошо, давали теплые тулупы. Но как-то на одном из перегонов подводчик, едва мы выехали за околицу, остановил лошадь и сказал маме:

– А ты, тетка, слазь. Лошади тяжело. В бумаге написано: десять ребят. Тебя нет. Так что слазь.

Растерявшаяся мать слезла и пошла следом за нами. Она то и дело проваливалась в снег, стала заметно отставать, а подводчик равнодушно подстегивал лошадь. Я смотрел на маму, и слезы душили меня. Я не знал, что делать. Хотел броситься на подводчика, потом вскочил, чтобы спрыгнуть на дорогу. И тут один из моих друзей схватился за вожжи:

– А ну, борода, стой! Вертай назад!

– Чаво? – рассвирепел мужик. – Кнута хочешь?

– Чаво-чаво, – не испугался Терентий. – Ты чего, старого режима захотел? Вертай, мы с тобой не поедем, пусть другую подводу дают! И кнутом не маши – не очень-то напугаешь. Мы ей кто? Никто. А она всех везет. Как же ты ей можешь: «Слазь»?

Мужик зло посмотрел на нас. Потом остановил подводу:

– Ну седай, коли так.

Мать тяжело села. Я схватился за нее дрожащими руками. Друзья довольно и весело подмигивали мне – не пропадем!

Трудное мое детство... И все же главное, что я вынес из него, сознание, что в силах человеческих оставаться человеком в любых, самых трудных обстоятельствах. И что заложены эти силы во мне.

Когда пришло время выбирать профессию, отец сразу сказал:

– Готовься, будешь поступать в профессионально-техническую школу.

Спорить с ним было бесполезно, да у меня и повода не было – сам давно решил: буду рабочим. Вся молодежь, комсомольцы в первую очередь, стремилась тогда на производство. И хотя по старым традициям на нашем чугунолитейном заводе им как вновь пришедшим давали самую тяжелую и грязную работу, все были твердо убеждены, что профессия рабочего самая важная и нужная в социалистическом государстве.

Выдержать экзамены в профтехшколу было сложно – желающих оказалось очень много. Но мне повезло, и я оказался среди учеников. Учеба была напряженной: с восьми утра работа в производственных мастерских, с часу дня – занятия в классах.

После выпускных экзаменов с дипломами на руках мы, четверо выпускников, отправились в Пермь искать работу. Многие наши тогда разбрелись во все концы России с той же самой надеждой. Пароход был забит до предела. Как и все другие, попадавшиеся навстречу. Казалось, вся страна стронулась с места, устремилась к новым местам, к новым стройкам. Строители нужны были повсюду. На биржах труда бесконечные очереди тянулись к окошкам с надписью: «металлисты», «служащие», – у окошек «строители» обычно никого не было. Россия безудержно строила... Так было в Перми, так было в Лысьве. Не знаю, сколько бы нам пришлось ждать без еды, без денег работы, если бы не письмо выпускников нашей школы из Невьянска: «Приезжайте – открывается новый завод». На последние деньги добрались мы с Мишей Монастырским до Невьянска. Нас приняли. Слесарями пятого разряда. Радости было...