Одержимость

— Мне с моими учениками и сподвижниками пришлось отстаивать эту точку зрения на протяжении многих лет. И только в прошлой пятилетке удалось доказать нашу правоту. Но боюсь, еще не все поверили нам до конца. И все же мы уже сейчас должны начать формировать новые предприятия нефтяной и газовой промышленности в районах Восточной Сибири.

Безусловно, добыча углеводородов еще более возрастет за счет Восточной Сибири. Такое сравнение: если в Западной Сибири суммарная нефтегазоносная площадь — около двух миллионов квадратных километров, то в Восточной — более трех миллионов!

В Восточной Сибири добыча полезных ископаемых сложнее, чем в Западной. Значит, тут не обойтись без новой буровой техники. Но особая проблема — транспортная. Скажем, в Западной Сибири транспортные затраты и издержки доходят до 50 процентов. Кроме железной дороги, должен быть экономичный трубопроводный транспорт нефти, природного газа... Практика показывает: нужны конструкции вездеходов разных типов, в том числе и на воздушной подушке, нужен большегрузный транспорт типа вертостатов (гибрид дирижабля и вертолета) и экранолетов. Решение транспортных проблем — вопрос ресурсосбережения. А это — главная тенденция нашей инвестиционной политики, которая корнями уходит в Октябрь.

Уж коль мы заговорили про экономику, то вот еще некоторые цифры для размышления: отдача от работ по программе «Сибирь» сейчас составляет около 2,5 рубля на рубль затрат. Да, сравнительно неплохо. Но это в семь раз (!) меньше, чем можно было бы получить. Каждый рубль, вложенный в геологические изыскания, оборачивается потенциальными ценностями на сумму 40 — 50 рублей. И это не предел.

Яснее ясного: мы должны повышать коэффициент использования природных богатств, а затраты на их добычу уменьшать. Но это, надо признать, еще нередко остается лишь теорией. Так, прежде чем приступить к бурению скважин, необходимо выполнить различные подготовительные работы. Они отнимают 2 — 3 года. Представьте, у вас есть все, что требуют инструкции. Как идет освоение? Пробурив, допустим, десять скважин, мы четко видим: под нами — триллионы кубометров газа. Казалось бы, бери и осваивай. Ведь какой спрос на сырье! Но не тут-то было. Чиновник из комиссии по запасам изрекает: пока не пробурите 100 скважин, которые предусмотрены, не приходите! А на это, замечу, потребуется 5^-10 лет и плюс затраты. Таковы издержки ведомственной разобщенности. Спрашивается: как же это увязывать с государственными интересами? В военное время такие вопросы решались за несколько месяцев.

А чем измеряется эффективность работы буровиков? Все тот же пресловутый вал живет и ныне. Не важно, какие запасы нефти ты открыл, не важно, какого она качества. В героях ходит тот, кто дал большее количество пробуренных метров. Уму непостижимо!

Весь мир ищет нефть и газ по косвенным признакам — геологическим, геохимическим, геофизическим. В лучшем случае только треть из ста скважин попадает в месторождения. Заметьте: одна скважина стоит 2 — 3 миллиона рублей. Такое расточительство терпеть больше нельзя. Наука должна и может значительно снизить эти потери. Есть революционные методы поиска — сейсморазведка, электронная разведка, космическая... Что же нам мешает все это внедрить? Низкие технические средства и отсутствие заинтересованности ведомств в улучшении качества работы, в ее конечных результатах.

Если наука решительно поворачивается к нуждам общественного производства, то производство должно активно воплощать идеи науки. Мы должны стремиться к «монолитному сплаву» науки и производства, о необходимости которого говорил В. И. Ленин. Таков курс и перестройки.

Если мы действительно ратуем за научно-технический прогресс, то, наверно, надо учитывать и уровень производства развитых стран. То есть ориентироваться на разработку такой техники и таких технологий, которые заведомо совершеннее используемых за рубежом. Это относится к любой отрасли народного хозяйства.

К сожалению, промышленность еще не очень-то интересуется новейшими, а особенно революционизирующими разработками; не везде изжита ведомственность. Но, думается, дела поправятся с переходом на полный хозрасчет на основе самофинансирования предприятий.

— Вас, Андрей Алексеевич, справедливо считают человеком огромной целеустремленности, большевистской принципиальности и мужества, поистине одержимым человеком. Одержимость, вероятно, ценнейшее человеческое качество, которое способно сокрушать преграды, будоражить умы, пробуждать энергию, увлекать... А вот самого человека обязывает ли одержимость к чему-либо?..

— Безусловно. Одержимость, как я понимаю, неотделима от нравственности. Одержимость — это особое состояние внутреннего мира личности, стихия души, если хотите. Но тут надо крепко стоять на ногах, дабы не потерять голову. Ведь можно увлечься так, что окажешься в плену иллюзий. От ошибок, конечно, никто не застрахован, но надо иметь мужество вовремя остановиться, не поддаться сиюминутным интересам.

Когда же верх берет не долг, а эгоистические желания, когда во внутреннем мире личности господствуют внешние стимулы — карьеризм, власть, обогащение, когда потеряна нравственная ориентация, то тут одержимость уже другого качества. Человек, побуждаемый благороднейшими целями, идет к ним бескорыстно, нередко терпя нужду и лишения. А человек, одержимый эгоистическими потребностями, может стать социально несостоявшейся личностью. Взять хотя бы такую личность, как Т. Д. Лысенко, который на протяжении многих лет, не считаясь ни с кем и ни с чем, шел напролом, внедряя свои антинаучные концепции. Эта деятельность уже носила преступный характер. Ведь одержимый лжеученый погубил почти весь цвет советской биологии, заморозил многие прогрессивные научные направления. Конечно же, верные науке люди как-то боролись с Лысенко, противостояли ему. К примеру, известный советский генетик Н. П. Дубинин. Но, поймите, это была неравная схватка.

Видите, к каким печальным последствиям может привести подобная — неуправляемая — одержимость. А история с Байкалом? Тоже ведь своеобразный урок.

— Андрей Алексеевич, как могло дойти до того, что это уникальное озеро сегодня надо спасать от загрязнения? Вы вместе с академиком М. А. Лаврентьевым, членом-корреспондентом Г. И. Галазием и другими учеными не раз били тревогу, говорили об отрицательном влиянии хозяйственной деятельности, которая разворачивалась в бассейне Байкала. Говорили, доказывали, убеждали... и все же...

— Попробую пояснить. Еще в 1958 году, когда возник нелепейший вопрос о строительстве на Байкале целлюлозно-бумажного комбината, сибирские ученые твердо высказались против этого авантюрного проекта.

Почему авантюрного? Потому что знали: как бы заводские стоки ни обрабатывались, они все равно занесут в озеро губительные для его фауны компоненты.

Нас, сибирских ученых, успокаивали, уговаривали, призывали, чтобы дали «добро» на «конвейер смерти», как мы тогда окрестили промышленные стоки. А затем сработал рычаг волевого решения.

Спрашивается: на чем это было основано? Что, на всей территории СССР так и не нашлось другого места для комбината? Тщетно, нас уже не слушали. А тут еще, к сожалению, в академии проявились откровенно одержимые карьеризмом люди, которые, позабыв о гражданской и научной чести, стали во главе с академиком Н. М. Жаворонковым «доказывать» безопасность целлюлозно-бумажного производства для экосистемы озера Байкал.

Академик Жаворонков мыслил с размахом — не один комбинат, а как минимум 2 — 3 можно ставить! Дескать, Байкал большой, загрязнить его — дело немыслимое... Какая дикая безграмотность...