– Ну что, – спросил он меня, – выступим по полной программе?

– Согласен, – ответил я, – день того стоит.

И мы встретились в ресторанчике «Кавказский»; хозяин накрыл стол так, как это принято в Кутаиси, Бакуриани или Сухуми; оркестр исполнял только те песни, которые были посвящены Великой Отечественной, а потом он, художник Михаил Шемякин – высокий, хлысткий, в сапогах-бутылочках, ни дать ни взять наездник – поднялся, попросив тишины:

– В Гражданскую Георгий Константинович Жуков вручил моему отцу орден Боевого Красного Знамени... Ему сравнялось тринадцать... Спустя двадцать с лишним лет именно Жуков, начальник Генерального штаба Красной Армии, назначил моего отца командиром отдельного кавалерийского полка – в самые крутые месяцы войны... Кстати, накануне отправки на передовую батя пошел в цирк, там выступали наездники Туганова, донские казаки, а батя был неравнодушен к коням с младенчества...После представления отец отправился за кулисы, и наутро Туганов со всей своей труппой отправился на фронт вместе с полком отца... От бати – спасибо добрым людям – скрывали, что я оказался на Западе не по своей воле, говорили ему, что, мол, учусь там... Мне сорок, папы нет уже, он не дожил до того дня, когда я стал доктором искусств, когда в Америке и во Франции открылись мои галереи-музеи... Но в этот светлый праздник победы над гитлеризмом, в великий День Победы над теми, кто нес миру бескультурье и гнет, я хочу предложить всем почтить память наших отцов, солдат и офицеров Советской Армии, спасших цивилизацию от гибели, – пусть земля им будет пухом...

...Ресторан «Кавказский» находится не в Москве, а в Нью-Йорке; День Победы мы праздновали в Манхэттене; музыканты играли отменно, со слезой, – наши эмигранты, люди с расколотыми душами.

...В задачу этой заметки не входит исследование вопроса, отчего годы творческого расцвета Михаила Шемякина пришлись на парижский и нью-йоркский периоды; поразил он меня тем, что и здесь, на Западе, продолжает быть истинно русским мастером; к процессам, происходящим ныне в социалистическом обществе, к тому, как ныне окрылено наше искусство, относится вдумчиво, без той пропагандистской «заморенности», которая, увы, и поныне столь свойственна иным западным пропагандистам; его живопись, графика, гуаши поразительно русские, они рождены фантазиями Гоголя и высверком ларионовского авангарда... Первым это понял Владимир Высоцкий, посвятивший Шемякину песню: «Как засмотрится мне нынче, как задышится? Воздух крут перед грозой, крут да вязок, что споется мне сегодня, что услышится, птицы вещие поют, да все из сказок... Словно семь заветных струн зазвенели в свой черед – это птица Гамаюн надежду подает...»

Шемякин передал мне прощальное письмо Высоцкого:

– Я нашел его у себя на письменном столе, когда Володи уже не было.

Четким почерком, видимо, тяжко превозмогая себя, Высоцкий написал:

«Михаилу Шемякину, чьим другом посчастливилось быть мне.

Как зайдешь в бистро-столовку, по пивку ударишь,
Вспоминай всегда про Вовку: «Где, мол, друг-товарищ?»...
Вспоминай! Быть может, Вовчик – «поминай, как звали»...
А посему французский не учи!
Как хороши, как свежи были маки, из коих смерть схимичили врачи...
Мишка! Милый!
Брат мой Мишка!
Разрази нас гром!
Поживем еще, братишка, поживьем!»

Лицо Шемякина стало серым, трагичным, словно античная маска:

– Трагедию Володи я понял только тогда, когда он ушел от нас, «маки» – это опиум, наркотик...

... Путь Шемякина непрост, однако же то интервью, что Шемякин дал советской прессе по поводу злобствования некоторых журналистов против процессов, происходящих у нас на родине, говорит само за себя: воистину, Россия может обойтись без нас, но ни один из нас не может жить без России...

Мне радостно познакомить советского читателя с некоторыми работами Михаила Шемякина, они того заслуживают; давать им оценки не мое дело; оценочность критики – штука рискованная: Белинский размышлял, а не выставлял баллы. Одно очевидно: без Пушкина и Рабле, Салтыкова-Щедрина и Бодлера, Булгакова и Пастернака, Рублева, японской, античной живописи Шемякина бы как явления не существовало.

В заключение хочу привести выдержку из одного его ко мне письмеца: «Был бы счастлив, если бы «Художественная литература» переиздала «Классическую испанскую эпиграмму», проиллюстрированную мною давным-давно. Весь гонорар за эту работу прошу перечислить в Советский фонд культуры».

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.