Неуважаемая муза

Музыку заказывает тот, кто платит, — заказчик. Если продолжить аналогию с басней, то заказчик — это рак, который пятится назад.

Мы, архитекторы, часто заявляем, что должны осуществлять свою роль идеологов в строительстве. Это, конечно, так, но все наши идеи могут реализоваться только в рамках заказа, причем заказа точного, приложенного к конкретному месту и имеющего достаточный с точки зрения архитектуры культурный уровень. И только выполняя множество конкретных заказов, мы можем исполнить заказ социальный — строить для народа.

Но где же он, конкретный заказчик, который хочет платить за архитектуру? Ведь и профессии такой — архитектор — не было бы, не появись сначала потребитель-заказчик! А мы до чего докатились — не заказчик со своей необходимостью к нам идет, а мы к нему набиваемся со своим годовым планом, подмасливаем, заискиваем. Вот уже он сам нам и наигрывает, а мы под его дудку пляшем, с нашим-то оркестром! И появляются серость и унылость... А потом архитекторы собирают праведный гнев народный на свои головы.

Так давайте же бороться за то, чтобы заказчик и архитектор могли общаться на профессиональном языке и исповедовали одну идею — иметь хорошую архитектуру для всех!

Ну и, наконец, лебедь — архитектор. «благородная птица». Что же происходит с ним?

Перед новоиспеченным архитектором открываются следующие основные пути. Первый, практически уникальный: он попадает под начало настоящего мастера, имеющего полный портфель заказов. Но сейчас редко кому выпадает такое счастье, хотя мастеров у нас все-таки немало.

Путь второй встречается несравненно чаще: начальник у молодого — рядовой архитектор. Есть у начальника талант или нет, но он хочет видеть себя мастером, это вполне естественно. И потому в обстановке дефицита хороших заказов и отсутствия заинтересованности в конкурсах идей рядовые не любят, когда кто-то ниже рангом пытается их обскакать.

Путь третий — архитектор попадает на разработку типовых проектов или на их привязку. Конкуренции здесь меньше, должностной рост обычно происходит быстрее, но довольно скоро унылость и серость типового проекта начинают настоящего архитектора душить.

Путь четвертый — работа по проектированию генеральных планов городов, поселков или районов. Ах, какие мысли встречаются в этих планах! Но почему-то они почти никогда не реализуются, так что и тут архитектор в конце концов увядает.

Путь пятый — промышленная архитектура. Здесь тоже есть быстрый должностной рост, но, к сожалению, нет самой архитектуры. Путь шестой — реставрация. Но это уже на любителя.

Проявить же себя архитектору вне своей конторской клетки, в которой все залимитировано, негде. Конкурсов слишком мало, а главное — при отсутствии морально и материально заинтересованного потребителя шансов реализовать конкурсную работу практически нет. Яркий тому пример — судьба проекта молодых белорусских архитекторов, о котором «Смена» рассказала в № 8 за этот год. Система проектных мастерских при Союзе архитекторов развита плохо, и это невозможно преодолеть, пока существует диктат строителей, а во главу угла в архитектуре ставится экономичность. Нашей архитектуре (именно архитектуре в целом, а не архитектору) сейчас, пожалуй, больше всего подходит образ жалкого Паниковского, пристающего к Корейко: «Дай миллион, дай миллион, ну дай миллион!»...

И разлетаются наши «лебеди» из архитектуры кто куда. А тот, кто остался, пытается рваться в облака, но быстро превращается в «бумажного» лебедя.

Тут надо сказать несколько слов о так называемой «бумажной» архитектуре, или, как ее называли раньше, концептуальной. Это конкурсы на отвлеченные темы, объявляемые зарубежными журналами, чаще других — журналом «Японская архитектура», где наши молодые архитекторы собирают-, уже традиционно, солидный урожай премий. В последнее время подобные конкурсы стал объявлять и журнал «Архитектура СССР». Собственно, ничего плохого в этих конкурсах нет, наоборот, рождаются весьма изящные идеи и подачи. Но, кроме удовольствия созерцать, они ничего больше не доставляют. А некоторые наши молодые теоретики эту самую «бумажную» архитектуру поднимают как флаг, подают чуть ли не как новый стиль и даже ставят в ряд с достижениями советской архитектуры 20-х годов, как новое открытие нашей творческой мысли. Но ведь это по крайней мере несерьезно — противопоставлять как альтернативу серости и унылости архитектуру типа кукольных и пряничных домиков и хрустальных дворцов-миражей. Их можно даже построить — как забаву, не больше... А истоки взлета нашей «бумажной» архитектуры все там же — есть творческий потенциал, но некуда его выплеснуть. И этот «взлет» всего-навсего один из внешних симптомов болезни нашей архитектуры.

Но вернемся к «лебедю», рвущемуся в облака. Кроме вышеперечисленных, есть еще седьмой путь, ведущий прямо в заоблачные выси, — архитектурная наука. И вот, проработав года два в проектном отделении, а чаще вовсе не вкусив несладкой проектной деятельности, молодой архитектор идет в научное отделение. А что? Впереди финансовым благополучием солнечно сияет степень, да и вообще работа хоть и туманная, но непыльная. И чем же он там занимается? А просто-напросто разрабатывает рекомендации — как и что нужно проектировать архитектору, который работает в проектном отделении! К его деятельности архитекторы-практики относятся примерно так: «Если ты такой умный и ученый, так и проектировал бы сам! Тоже ведь называешься архитектором, да и ученые мы все по одной учебной программе!»

Конечно, любой проект должен начинаться с исследований (можно назвать их и научными), но должен же и кончаться чем-то материальным. Это не два разных процесса, а один — процесс рождения архитектуры, когда есть Автор, который исследует конкретную ситуацию, выдает идею, оформляет, материализует ее и отвечает за результаты. Архитектура едина в своей сути, как ее ни назови — хоть наукой, хоть ремеслом! И существующее у нас сейчас в проектных институтах деление на проектные и научные отделения губительно для нашей архитектуры!

Конечно, нам нужна и полезна наука — «история архитектуры», включая и теорию архитектуры. Но это должна быть теория уже рожденного, хоть в прошлом году, хоть до нашей эры. Только такую теорию можно считать наукой в архитектуре, но никак не теорию будущего. Формирование опыта, архитектурная критика — это наше необходимое подсобное хозяйство. Правда, его лучше назвать архитектуроведением по аналогии с искусствоведением.

Передний же край архитектуры, ее будущее, ее открытия — это проектирование, это сама архитектура, а не ее якобы наука! Архитектуре, разумеется, необходимо использовать другие науки (например, социологию), но все они имеют свои собственные названия и являются тоже всего лишь подсобным хозяйством для самой архитектуры.

Теперь о научных степенях. Если они необходимы вообще, то не справедливее было бы, если бы теоретики архитектуры носили степени с окончанием «...архитектуроведения», а степень с окончанием «...архитектуры» давалась бы за практический, а не теоретический вклад в архитектуру. А еще лучше присваивать что-нибудь вроде профессиональных категорий-званий (должности тут ни при чем) с соответствующим материальным статусом, равнозначным степенной надбавке или определяющим размер гонорара.

А гонорар должен быть! Справедлива ли ситуация, когда любой типовой проект, купленный в ЦИТПе, стоит застройщику всего несколько рублей (даже не десятков)?! О каком уважении к авторам проекта и к самому проекту может идти речь? А платил бы застройщик полновесный гонорар за каждый купленный проект, наверняка изменилось бы и отношение к типовому проектированию, и его качество, и сама его суть вплоть до превращения типового в индивидуальное. На конкурсной, конкурентной основе.

И еще одна мысль о сегодняшнем положении проектировщиков. Все они, включая и архитекторов, состоят в самых различных профсоюзах, в зависимости от того, какому ведомству принадлежит проектная организация. Причем большинство — в профсоюзе рабочих строительства и промышленности строительных материалов, то есть среди тех, кто пока в истинной архитектуре никак не заинтересован. Воистину «свой среди чужих, чужой среди своих»! Поэтому все блага проектировщикам в последнюю очередь. Члены же Союза архитекторов, несмотря на то, что практически тоже ничего не имеют от своего творческого союза, образуют, однако, среди этих «чужих-своих» еще одну колонну «белой кости», усугубляя разброд в строю проектировщиков и неспетость с командным составом.