(Слова «паче чаяния» были паролем: адъютант тем и ценен, что понимает взгляд, интонацию и построение фразы шефа; через полчаса отзвонил в кабинет Трусевича, попросив передать Александру Васильевичу, что в «архивах охраны интересующих его превосходительство документов не обнаружили».)

Документы, однако, были: Азеф сообщил, что некий Рысс является ближайшим помощником Медведя-Соколова и возглавляет группу прикрытия террора в организации эсеров-максималистов; весьма опасен; участвовал в нескольких актах; сейчас сидит в Киевской тюрьме; ждет смертной казни за ограбление артельщика, чьи деньги должны были перейти в фонд партии. Походив по кабинету, Трусевич сказал:

— Нет так нет... А жаль. Я полагал, что у вас должно быть что-то интересное в сусеках. Коли так, какой смысл посвящать вас в подробности? Однако хочу предупредить, чтобы ни одного ареста среди максималистов ваши люди не проводили. Отныне я их беру на себя. Трусевич сказал так, поскольку неделю назад Трусевич обратился к начальнику Киевской охранки Еремину и предложил свои услуги в освещении максималистов, поставив непременным условием организацию его побега из тюрьмы. При этом он присовокупил, что ни с кем, кроме Еремина и, если понадобится, Трусевича, в контакт входить не будет.

Трусевич приказал организовать побег; во время спектакля убили тюремщика; заигрались, да и суматоха была, обычная для неповоротливой карательной системы, когда департамент полиции таился от охранки, та — от тюремной администрации, — тотальное недоверие друг к другу, ржавчина, разъедавшая громоздкую, нераскачливую машину царской администрации.

(Чтобы еще надежнее прикрыть нового провокатора, Трусевич приказал отдать под суд трех тюремных стражников за халатность; бедолаг закатали в каторжные работы; освободили только через два года, когда один уже плохо соображал и все время плакал, а другой заработал в рудниках чахотку.)

Еремин, получивший благодаря показаниям Рысса повышение (тот, однако, отдал общие сведения, ни одной явки не назвал, клялся, что оторван от максималистов, обещал все выяснить в столице), был назначен «заместителем заведывающего секретным отделом департамента полиции», то есть стал хозяином всей наиболее доверенной агентуры, — привез провокатора в Петербург.

Трусевич беседовал с Рыссом на конспиративной квартире два дня; проникся к нему полным доверием; положил оклад содержания сто рублей в месяц; поручил приискать квартиру; после этого сообщил Столыпину, что просит никому не разрешать трогать максималистов: «Спугнут всю партию, а я ее в ближайшее время прихлопну, всех заберу скопом».

Поселившись на свободе, Рысс сразу же снесся с максималисткой Климовой, сказав ей: «Делайте все, что хотите, я Трусевича вожу за нос, но имейте в виду, времени мало, он может обо всем догадаться».

Трусевич ликовал, ежедневно делал доклады Столыпину, но через неделю после появления Рысса в Петербурге трое максималистов, переодетых в офицерские формы, приехали в резиденцию премьера на Елагин остров.

— Срочные депеши Петру Аркадьевичу, — сказал старший, кивнув на портфели, которые были у его спутников.

Один из филеров заподозрил неладное, попытался вырвать портфель; тогда три боевика, прокричав лозунги эсеров, бросили портфели себе под ноги; раздался взрыв, дача окуталась клубами дыма; погибло двадцать семь человек; ранено около восьмидесяти; Столыпин отделался царапиной.

Первым на Елагин остров приехал Герасимов, следом — Трусевич; сразу же заявил, что этот акт — дело рук боевиков ППС, «проклятые поляки, Пилсудский».

— Это не Пилсудский, — скрипуче возразил Герасимов; они стояли в саду, возле искореженной ограды, — премьер, директор департамента полиции и начальник охранки. — Его людей в столице нет. Это, Максимилиан Иванович, максималисты.

— Нет, — воскликнул Трусевич, моляще глянув на Столыпина (Герасимов сразу понял, что премьер в курсе работы нового агента директора департамента; даже здесь интрига; хорош же Столыпин, побоялся сказать мне правду; и этот добром не кончит; нельзя делать несколько ставок). — Нет и еще раз нет! Смотрите по польским каналам, Александр Васильевич! Максималисты у меня под контролем.

Столыпин промолчал, а мог бы сказать то, что обязан был сказать Герасимову.

Вернувшись в охранку, Герасимов вызвал полковника Глазова:

— Милейший, вы с полковником Комиссаровым печатали погромные прокламации в этом здании? Да или нет? Молодец, что молчите. От гнева премьера Витте, который бы сломал вам жизнь, вас спасли мои друзья и я. Да, именно так, я, Глеб Витальевич. Так вот, извольте напечатать сто прокламаций, — где хотите, но только чтобы об этом знали два человека, — выи тот, кто это для вас сделает, — с текстом следующего содержания: «Мы, боевики-максималисты, принимаем на себя ответственность за покушение на главного российского вешателя Столыпина». Прокламации должны быть разбросаны на Невском, Литейном, у Путилова, а десять отправлены в редакции ведущих газет.

Назавтра Столыпин вызвал Герасимова, кивнул на прокламацию, лежавшую перед ним, и спросил:

— Читали максималистов? Так вот, я хочу, чтобы вы, лично вы, встретились с этим самым Рыссом. С глазу на глаз. И сообщили мне свое мнение.

— Я могу сказать об этом Трусевичу? Подумав секунду, Столыпин ответил:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• 15
• …
• 24
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.