— Не знаю, как вы, а я горжусь моим народом, милостивый государь! — отчеканил Лопухин, резко поднявшись и дав этим понять, что визит полагает оконченным.
Попрощались кивком, руки друг другу не подали...
Выслушав Герасимова, премьер только пожал плечами:
— Полно, Александр Васильевич, будет! Я всегда считал вас трезвенно мыслящим человеком... Несмотря на то, что мои пути с Лопухиным разошлись, я высоко его уважаю... Он никогда не пойдет на то, чтобы играть на руку бомбистам.
— Петр Аркадьевич, именно потому, что я, как вы изволили заметить, человек, трезвенно мыслящий, уверяю вас: Лопухин поступит именно так, как обещал. Он обижен властью. Обида — категория особого рода, она подвигает людей на самые неожиданные действия, подчас совершенно необъяснимые... А в министерстве иностранных дел мне сообщили, что он днями выезжает в Лондон, по делам своего банка... А в Лондоне сейчас революционный клоповник... И эсеровский филиал там функционирует на Чаринг-кроссе в доме три на втором этаже, дверь налево... Он, Лопухин-то, с чего начал разговор? С того, не вы ли меня к нему послали? Он спит и видит вернуться на службу. Если бы вы нашли возможным отправить ему письмецо накануне отъезда, — мол, по возвращении жду вас для разговора, вот тогда он бы еще подумал, как поступить...
— Ну, знаете ли, — рассердился Столыпин, — я не намерен играть провокаторские игры, Александр Васильевич. Если я пишу такого рода письмо, это значит, я должен с ним встретиться и предложить ему пост, а вам прекрасно известно отношение к несчастному Лопухину в сферах...
— Петр Аркадьевич, если вы не прислушаетесь к моему совету, империю ждет скандал, какого еще не было. Нас всех обольют грязью.
Раздражаясь еще более, Столыпин ответил достаточно резко:
— Российский премьер выше инсинуаций бульварной прессы.
— Азеф может пойти на то, чтобы открыть все, Петр Аркадьевич. Чтобы спасти жизнь, он будет готов выскоблиться. Он знает о нас очень много. У него такие информаторы сидят в Петербурге, что и сказать страшно. Об отмене поездки государя в Ревель по морю, он узнал раньше нас с вами. И сказал ему об этом действительный тайный советник, высший сановник империи и сказал оттого, что все ощущают трагическую неустойчивость происходящего!
Столыпин нервно поежился:
— Левые меня клянут вешателем, союз русского народа обвиняет в либерализме и попустительстве евреям, что ж, пора в отставку, грех великой державе терпеть дрянного премьера...
— Вы прекрасно понимаете, Петр Аркадьевич, что мыслящая Россия вами гордится... Речь не о вас идет, а об... — Резко себя, оборвав, Герасимов поднял глаза к потолку. — Поверьте, прежде всего я думаю о вас, когда бью тревогу... Разоблачение Азефа на руку вашим врагам... Без него я не сумею впредь организовать то, что поможет вам хоть как-то влиять на Царское Село.
— Ну, хорошо, хорошо... — задумчиво произнес Столыпин. — А что, если мы намекнем Алексею Александровичу иначе? Если во время доклада государю я категорически укажу ему на необходимость санкционировать, наконец, ваше производство в генералы? Неужели Лопухин не поймет, что это обращено и к нему?
Герасимов почувствовал, как ухнуло сердце. Головою он понял, что это, наоборот, вызовет ярость Лопухина, но острое чувство радости за себя понудило его пожать плечами:
— Если вы полагаете, что Алексей Александрович поймет намек такого рода, то мне спорить с этим трудно.
— Вот и договорились...
Азеф пришел на конспиративную квартиру шефа охранки, которую тот содержал на Итальянской улице, поздно; как и давеча, был трезв и подавлен, но не плакал уже.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.