Тем самым пером, которым ты написал свои последние слова несколько лет назад в военном трибунале в Афинах, я пытаюсь теперь запечатлеть твой образ. Вечереет. Час воспоминаний. Я пытаюсь представить себе черты твоего лица. У Неизвестного Товарища, как и у Неизвестного Солдата, должно быть свое лицо. В обрамлении окна на фоне московских крыш выступает множество знакомых лиц. Друзья юности, которые пали молодыми. И остались молодыми. А ты неизвестный. Но и известный. Мне известен твой вечный образ, твое настоящее лицо: ты застыл немой, как изваяние, перед своими судьями. Твердый, как гранит. Прекрасный, как Человек.

Тебе, Неизвестному Товарищу, посвящаю я этот рассказ.

Однажды в такое вот время, в сумерки, мы возвращались с дачи известного советского писателя Н. О встрече с ним настойчиво просили все члены делегации общественных и политических деятелей Греции, как только они приехали в Москву. Мы сидели на террасе, выходящей в лес со светлыми березами и редкими темными елями. Вечер прошел в приятной и содержательной беседе. После ряда вопросов, занимавших членов делегации, беседа обратилась к религии. Тогда господин К., бывший министр, юрист и писатель, усомнился в свободе вероисповедания в Советском Союзе.

— И религиозный и антирелигиозный фанатизм, я полагаю, одинаково вредны. Не правда ли? И вообще всякий фанат им вреден.

Делегация возвращалась в Москву на трех длинных черных «ЗИЛах».

Мы оказались в одной машине с господином К. Впрочем, не совсем «оказались». Мне хотелось узнать, что думает мой соотечественник, человек широко образованный, незадолго перед этим вышедший из правого правительства. Да, кажется, и господин бывший министр ничего не имел против того, чтобы остаться со мной «тет-а-тет».

Беседа полилась совершенно непринужденно. Помогла атмосфера, созданная нашим гостеприимным хозяином, умным и тонким человеком. Солнечный закат превращал высокие стволы северных сосен в медные колонны какого-то таинственного храма. В открытые окна врывались прохладный ветерок и шелест леса, тщетно пытаясь убедить нас, что прежде всего мы дети природы, а затем все прочее.

Господин К. достал пачку сигарет, закурил и, откинувшись на сиденье, начал с любезной, широкой улыбкой, (выражавшей понимание и терпимость. Но лучше я предоставлю слово ему самому. Тем более, что он уже начал и упивался звуком своего мягкого спокойного голоса, языком поистине культурного человека.

— Этот вечер, наверное, останется в моей памяти, как самый прекрасный из тех, что я провел в Москве. Господин Н. — я сам в этом убедился — человек необычайно тонкого интеллекта. Из тех людей, вблизи которых чувствуешь себя глубже, умнее. Его истинные достоинства не уступают его славе — это редко встречается в наши дни — дни торжества рекламы. Мне было бы нетрудно согласиться со всем, что я услышал от него о столь незнакомой нам советской действительности и даже идеологии, которую она воплощает... Да, да... Не удивляйтесь. Я сказал, я мог бы согласиться со всем. Кроме одного. Но очень важного. Для меня, по крайней мере, самого важного...

— Чего же именно?

— Попытаюсь объяснить вам... Коммунизм превосходит, возможно, нашу концепцию — эллино-христианской, как мы говорим, культуры — в эффективности, в осязаемых непосредственных достижениях, бьющих в глаза. Система всеобщего образования, здравоохранения, например...

— Но...

— Но... в чем-то сокровенном... В понимании человеческой природы... В терпимости... В широте... В глубине, сказал бы я, видения мира и человеческой жизни... Не знаю, понимаете ли вы меня...

— Как же... Я вас прекрасно понимаю.

— Затем фанатизм...

— Но вы сказали, мне кажется, что не соглашаетесь только с одним...

— Конечно... В главном для меня... А фанатизм коммунистов имеет самую непосредственную связь с тем, о чем я упомянул. Я расскажу вам одну историю, которая произошла со мной лично... Когда я слушал, как господин Н. говорил о жертвах советского народа во время последней войны, не знаю почему, передо мной не раз возникал образ одного несчастного юноши. Это было несколько лет назад, когда день и ночь действовали чрезвычайные военные трибуналы...

— И карательные отряды...

— Да... Тогда расстреливали многих... Несколько тысяч... Крайности фанатизма... Мне довелось защищать многих в военном трибунале.

— И какова судьба ваших подзащитных?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.