Неизвестному товарищу

— Кое-кого мне удалось спасти. Главным образом тех, кто сам помог себе. Но тот, о котором я начал вам говорить... Как объяснить вам? Он сам казнил себя...

— Как сам? Из шестнадцати тысяч приговоренных в то время к смертной казни, насколько я знаю, никто не покончил жизнь самоубийством...

— Возможно... Однако... Послушайте... Я говорил о фанатизме. В данном случае о фанатизме коммунистов. Не здесь ли ахиллесова пята этих решительных и подчас сильных людей?

— Согласитесь, всегда остается вопрос, что понимает каждый под словом «фанатизм»...

— Возможно... Итак, послушайте... Когда меня попросили защищать в военном трибунале этого юношу, я отказался. За последний месяц, уступая просьбам, я вынужден был взять на себя защиту двенадцати коммунистов. Спаслись только, двое: беременная женщина, которая просила, чтобы ее расстреляли вместе с ее мужем, и еще один, осудивший руководство партии.

— А остальные?

— Они были расстреляны через три дня после вынесения приговора. Я знал, что их непременно расстреляют. Трое попали в плен: они были в горах. Прочие — активисты нелегальной афинской организации. Но юноша мог спастись. Он не был партизаном. Не был и руководителем организации. Это был неграмотный моряк с острова Эвбея, как-то связанный с нелегальной коммунистической организацией Пирея. Его обвиняли в том, что он поддерживал связь через море с партизанами Эвбеи. Не было никаких улик. Тогда каждый арестованный коммунист неизменно оказывался связным. И поскольку юноша был моряк, да с Эвбеи, он должен был оказаться связным эвбейских партизан. Такова логика асфалии*. Позже, будучи министром, я имел дело со многими руководителями асфалии и знаю, куда их завел фанатизм... На мое решение принять на себя в конце концов защиту юноши повлияли три обстоятельства: просьба и слезы тетушки Калй, старой поварихи в нашем доме. Она якобы была единственной из оставшихся в живых родственников этого юноши, его теткой. Остальные были уничтожены в те годы разгула страстей. А я знал, что всякий подсудимый с острова Эвбея неизменно оказывался ее родственником. И начинались просьбы и слезы. Она всегда получала поддержку моей жены, до мозга костей христианки — воплощения доброты. Второй причиной явилось то, что председателем военного трибунала был назначен полковник Кардамис, человек суровый, но прямой и мужественный, мой друг детства. И, наконец, сам юноша. Он был... Или, вернее, потерял дар речи...

Важнее другое: «затеряться» среди студентов, пожить их жизнью, как можно больше увидеть, услышать, понять.

И я попробовал «затеряться».

...Девушку зовут Таней. Сейчас ей девятнадцать. В тринадцать лет пришла к ней беда: костный туберкулез. Из родной Сибири привезли Таню на юг, в одну из одесских больниц. В городе у нее не было ни одного знакомого.

И вдруг к Тане пришли студенты. Пришли в день рождения, третьего января, когда ей было особенно грустно, потому что- где-то застряли письма из дома и день казался темным и бесконечным. Не уместились на белой тумбочке свертки, пакетики, купленные от щедрого сердца на студенческую стипендию.

Таня смутилась:

— Зачем? Ничего мне не надо.

— Это на всех,— просто сказала Люда Бой-ченко.— Отпразднуем день рождения.

В палате стало уютнее и будто теплее, и Таня заулыбалась, впервые за последние годы.

— Таня,— сказал ей Толя Гуденко,— тебе надо учиться. Поступай в заочную школу. Поможем. Получишь аттестат зрелости, поправишься — ив наш институт. Договорились?

Теперь не томят ее бесконечные темные дни. И время стрелою летит: сколько надо прочитать, выучить за день! И в жизни есть цель — выздороветь, получить аттестат зрелости, поступить в институт. Вот только в какой: в медицинский или педагогический?

В одном отделении с Таней лежит семилетний Сережка. У него звонкий .голос, озорные глаза. Быть бы ему задирой и непоседой, если

бы не болезнь. Сережка — сирота. «Ни одной родной души в целом свете»,— вздыхали сердобольные нянечки. Вздыхали... Теперь никто так не скажет. Как, бывало, боевые полки усыновляли мальчишек, так Одесский педагогический назвал своим сыном Сережку.

Не один Сережка — сын института. Во второй половине дня, когда окончены лекции, в палаты 5-й Одесской больницы приходят студенты. Они еще надевают в вестибюле халаты, а детишки уже приподнимаются на кроватях, достают торопливо из тумбочек подаренные институтом буквари и задачники, раскладывают тетради.