Нефтяная чума

Навип – навигационное предупреждение. Оно передается для советских судов на всех морях и океанах.

– Докладывать надо! – В голосе Носача послышался звон металла. – Знал, что на юг бежим.

Капитан хмуро смотрел на черную полосу, что надвигалась по горизонту.

От вида ее становилось не по себе. Как перед солнечным затмением, когда напряженно-ожидающе замирает вся природа.

Океан затих, будто вслушиваясь, как расползается по нему прокаженное пятно. В воздухе уже крепко пахло нефтью.

– Может, изменим курс? – подал голос штурман Гена.

Капитан, сжав губы, смотрел на нефтяное поле.

– Скажи, чтоб не готовили трал к отдаче.

Штурман Гена кинулся к спикеру, и над палубой раздался его приказ:

– Отставить трал! Отдачи не будет! Матросы-добытчики на корме удивленно уставились на нашу «голубятню».

Капитан передвинул рукоять управления машиной на «Самый полный вперед». Больше нам ничего не оставалось делать – нефтяное поле уже заходило во фланги. И кто знает, на сколько миль эта нефть по бокам! Побежишь в обход – пол-океана обогнешь.

На воде уже появились первые разводы: фиолетовые, оранжевые, синие – всех цветов радуги. Черного еще не было, он маячил впереди. Вместе с веселыми разводами появилось множество серебристых пятен. Сначала я принял их за солнечную зыбь, потом разглядел – рыба. Дохлая рыба! Ее было так много, что она широким белым прибоем резко выделялась перед черным полем, не имеющим границ. Куда ни кинь взгляд – всюду траурный полог, страшный не только своею чернотою, но и мертвым, зловещим покоем. Будто кто-то всесильный и беспощадный медленно и неотвратимо затягивал губительным саваном океан, чтобы задушить его в смраде и грязи.

Резко пахло нефтью.

Мы шли по толстому слою еще не рассосавшейся и не разбитой волнами нефти и молча смотрели на это жуткое поле. Тяжелое, темно-коричневое, маслянисто-густое, оно придавило океан – не колыхнет, не всплеснет нигде. Солнечные блики то сверкали на неподвижной тяжелой поверхности, как на металле, то пропадали, и тогда чернота становилась еще глубже, еще чернее, еще зловещее. Казалось, «Катунь» с трудом пробивает себе путь, и мы идем не «самым полным», а еле-еле тащимся, будто бы затянуло нас в мертвую трясину и нам уже не выбраться на чистую воду.

А над нами сияло безмятежное солнце, и родниковая синева неба напоминала, что есть чистота, есть жизнь. Внизу же была густая нефть, как олицетворение смерти, угрожающей всему живому. Посмотришь вверх – жизнь, вниз – смерть.

И вдруг мы увидели, что посреди мертвого поля бьется крупная птица. Сначала показалось, будто бы небольшой фонтанчик бил снизу, из-под грязи. Когда «Катунь» подошла ближе, разглядели – альбатрос. Уже не белый, а грязно-серый, перемазанный нефтью, он изнемогал в борьбе с вязким застывающим омутом, хлопал огрузлыми мокрыми крыльями и не мог поднять свое отяжелевшее тело. Видимо, соблазнился всплывшей дохлой рыбой, присел, чтобы схватить добычу, а нефть склеила перья, затянула в свою губительную трясину.

Увидев нас, альбатрос на какой-то миг приподнялся, словно поверив в свободу, рванулся из последних сил. Но за ним жадно потянулись вязкие нефтяные нити.

«Ну, давай, давай!..» – мысленно помогал я ему. Казалось, еще мгновение, одно последнее усилие – и птица вырвется на свободу.

На помощь к нему бросился с неба другой альбатрос, что все время кружил над ним, схватил клювом за спину, приподнял.

Отчаянно хлопая склеенными нефтью крыльями, альбатрос тяжело, из последних сил, побежал по густой мазутной пленке и снова упал в черную зловонную трясину.