Наставник – значит друг

Ваше мнение для меня особенно дорого и полноценно».

Рассказы Шолохова были замечены. Пришла известность. Но не закружилась голова. Цену себе, конечно, знал, но и понимал, что с самого начала необходимо предъявлять к себе самые жесткие требования. И поэтому он и в другом письме буквально настаивает на критике, без обиняков просит Серафимовича о ней: «...Очень прошу Вас, черкните мне о недостатках и изъянах. А то ведь мне тут в станице не от кого услышать слово обличения... Не откажите...»

Судьба автора первой книги... Не без оснований бытует у писателей поговорка, что первая публикация – лишь заявочный столбик. Увы, далеко не всегда развертывается большими драгоценными россыпями вроде бы поначалу многообещающее месторождение, даже если оно уже и одарило поблескивающим самородком.

Фраза «только учиться...» не забыта Шолоховым. Он произносит ее спустя много лет на 75-летии старого друга, в свою очередь, явно адресуя этот мудрый совет новой писательской поросли.

С другой стороны, как не понять было умудренному профессиональным н житейским опытом «крестному» богатейшие потенциальные возможности молодого рассказчика. Его талант, предчувствовал он, могуче и стремительно перерастает рамки даже самых лучших и даровито запечатленных и осмысленных Шолоховым локальных сцен вздыбленного Дона. Как-то, уже позже, Серафимович признавался в том своем былом опасении, вспоминал самому себе заданный вопрос, сопровожденный, однако, ответом, наполненным убежденной верой: «Ну, а дальше... Но молод и крепок Шолохов. Здоровое нутро. Острый, все подмечающий глаз. У меня крепкое впечатление – оплодотворение развернет молодой писатель все заложенные в нем силы. Пролетарская литература приумножится».

Ждать пришлось недолго.

1927 год. «Однажды, когда мы пришли к нему (к Серафимовичу. – В. О.), на лице у него было выражение радостное, праздничное. Молодые искры сверкали в глазах. Он ходил по комнате и говорил возбужденно:

– Вот это силища! Вот это реализм! Представьте, молодой казачок из Вешенской создал такую эпопею народной жизни, достиг такой глубины в изображении характеров, показал такую глубочайшую трагедию, что, ей-богу, всех нас опередил! Пока это только первая часть, во размах уже виден». Это воспоминание одного из сотрудников Серафимовича по «Октябрю».

Но отнюдь не безмятежным было вхождение в жизнь этой эпопеи. Одних в редакции путает объем – только в первой части 20 печатных листов. Других настораживает – ив этом отзвуки бушевавших в тогдашней литературе вкусовщины, далеко не безобидных идейных столкновений – могучая широта и острая партийная правдивость видения гражданской войны. К счастью, роман передан А. Серафимовичу. Смелое новаторство шолоховского детища в самой колыбели, видимо, было суждено принять и поистине смелому человеку. Его заключение предельно категорично: « ...Печатать роман без всяких сокращений».

1928 год. С январской книжки «Октября» «Тихий Дон» входит в классику, в сокровищницу мировой культуры!

Одновременно сбылась и мечта старого писателя-коммуниста, с огромным нетерпением ждущего, предчувствовавшего и торопившего рождение в начинавшейся советской литературе такого таланта, который бы смог стать вровень с лучшими мастерами отечественной классики. Только с появлением «Тихого Дона» Серафимович позволил себе произнести, пусть пока с легкой предположительной интонацией, но притом вполне отчетливо1: «В старое дореволюционное время были громадные столпы колоссальной творческой силы и они определяли собой литературу... Может быть, Шолохов в развернется в такую громадину...» Далее он уже уверенно акцентирует утвердительную интонацию своего предположения: «Я должен вам признаться, что это единственный писатель, которому по-настоящему судьба, можно сказать, целый ворох наклала творческих сил. Вот наш брат сидит, погрызет, погрызет перо, напишет, взвесит... А ведь у него как на черноземе прет. Он с трудом ходит, потому что он перенасыщен образами. Это огромный писатель».

Серафимович не устает – устно и в печати – повторять, что Шолохов – «это художник божьей милостью», что он «истинный, очень большой художник», «крупнейший художник-реалист», «самый сильный, самый талантливый из всех нынешних советских писателей», «огромное дарование». «Это он создал книги мирового значения».

При всем при этом Серафимович хорошо понимал, что рождение писателя произошло не само собой, не просто н не только в результате природного дара.

Новое время властно диктовало необходимость новых идейно-творческих категорий, формирующих талант и возвышающих его до особого в мировой литературе уровня. Раздумывая о том, что сможет поистине благотворно обогатить и приподнять шолоховское творчество с самого его начала, Серафимович писал: молодой писатель должен войти «в самую толщу пролетариата», «впитать в себя*, его движение, его волю, его борьбу», должен суметь «...всосать в себя учение коммунизма, проникнуться им...». Иначе он себя ограбит как писатель, иначе «не даст полотен, которые мог бы дать».

Однако теперь, прочитав роман, он мог испытывать настоящее удовлетворение. Рукописью «Тихого Дона», врученной ему с немалыми опасениями и колебаниями, автор блестяще продемонстрировал как подлинную партийность, народность, революционность идейных побуждений, так и неповторимо высокий профессионализм, органично сочетающий новаторство и продолжение лучших традиций русской словесности.

Гордость и восторг переживает Серафимович. И как явственно велико его нетерпение поведать миру о принятом к изданию романе!

Он приводит Шолохова в клуб «Трехгорки» и просит читать главы. Один из очевидцев вспоминает: «Серафимович во время чтения не сводил с Шолохова восхищенных глаз, он показался мне в этот вечер помолодевшим – »

Едва закапчивается журнальная публикация первой части романа, как в «Правде» в апреле 1928 года появляется статья Серафимовича «Тихий Дон», где он выписывает нынче хорошо известный образ молодого орелика, размахнувшего громадные крылья... Он сдает и вступительную статью к книге для издания ее в «Роман-газете». Долго работает и в конечном счете создает, добавив к этому многое из ранее написанного, большой художественной силы очерк – литературный портрет Шолохова. Думаю, что Серафимович первым подарил тысячам и тысячам читателей блестящую возможность зримо увидеть н понять столь неожиданно и быстро взлетевшего в самый зенит орелика. Этот очерк познакомил страну с литературным трудом и жизнью Шолохова, с его большой общественной деятельностью, увлечениями и привычками человека. и писателя, во взаимоотношениях со станичниками-земляками. Мастерски полифони-чен этот портрет с ценными фактами, с зоркими наблюдениями и воспоминаниями.

Серафимович спешит познакомить своего молодого друга с известными писателями тех лет, в том числе и с зарубежными – Мате Залкой и И. Бехером, Белой Иллешем, Вайскопфом, Ан-талом Гидашем, с профессором литературоведения и переводчиком с русского Пао Цзин-Хуа... В скобках добавим, что один из них, Бела Иллеш, напечатал в 1929 году самую первую в Венгрии статью о «Тихом Доне» с многозначительным заголовком «Новый Толстой в русской литературе».

Юным писателям-литобъединенцам Серафимович внушает необходимость учиться у Шолохова, бросает им, полагаю, не без умысла и дальнего прицела и такую фразу: «И правильно он не приезжает в Москву. Сидел человек на Дону, в станице, и работал». И позже он снова подчеркивает эту творческую особенность: «Шолохов правильно живет, он, несмотря на свою славу, не уходит и не может уйти от тех людей, которых полюбил с детства и о которых написал такие великолепные страницы».