Вся эта цепь заботливых поступков и чуткой поддержки, раздумчивых оценок не случайна. Во всем этом Серафимовичем движет и забота о Шолохове (не забудем о тогдашнем возрасте Шолохова) и заинтересованность в скорейшем развитии нарождающейся советской литературы. Видимо, примерно в то время, когда он знакомится с рукописью «Тихого Дона», осенью 1927 года в «Правде» в очерке «Откуда повелись советские писатели» Серафимович пишет: «И разве пролетарский молодняк не начинает наполнять журналы в центрах? Разве читатели не повернули головы к «Разгрому» Фадеева? Разве широко размахнувшийся красочный и углубленный Шолохов не глянул из-за края, как молодой месяц из-за кургана, и засветилась степь? И разве за ними шеренгой не идут другие? И ведь это все комсомол, либо только что вышедшие из комсомола. Послушайте – ведь этого же нет ни в одной стране!»

Он любовно говорил о Шолохове: «... наш казачок... куда скакнул... укажите еще одного такого – нету!»

«Тихий Дон» уже стал достоянием читателей, а Серафимович все переживает удовлетворенное изумление свершившимся. Вот одно из свидетельств той поры: «Он появился в редакционной комнате... Глаза его сияли молодой, восторженной задумчивостью, которая, конечно, не сейчас возникнув, еще не оставила его.

– А я, знаете, зачитался... Михаилом Шолоховым зачитался. Как здорово это получилось, что мы его напечатали, открыли его «Тихим Доном»!.. Ох, даже подумать страшно, что такое эпохальное произведение могло бы залежаться где-то в тени, когда народ ждет именно такой эпопеи!.. Талантище-то... а? ...Донские станицы, казачьи курени и базы, деревенские улицы... а сквозь все это видишь всю Россию!.. И люди, все эти старики, старухи, парни, молодицы.... кажется, вот с самого детства их навидался н вроде все в них тебе знакомо... а вот, поди ж ты, какое волшебство: сколько же нового, изумительного... исторического открылось тебе в этих людях!.. И опять же сквозь этих людей как бы видишь бытие всего народа...»

Даже эти отрывочные реплики об эпохальной масштабности и историчности запечатленных Шолоховым событий, судеб простых людей, о всероссийской типизации характеров свидетельствуют об аналитической глубине прочтения романа, а ведь была пока лишь его 1-я часть. И надо не забывать, что кое-кто и у нас и за рубежом либо сознательно, либо по наивности и близорукости, от скоропалительности чтения, так и не увидел главную идейно-творческую концепцию «Тихого Дона», всю его суть. И вульгарно сводили ее к сценам казачьего быта и братоубийственным баталиям в так называемой казачьей Вандее.

В этой же беседе Серафимович восхищенно выражает свое отношение и к языку шолоховского романа. Он сравнивает его с «хрустально-прозрачным родником, где вода поет, играет, утоляет жажду».

Но вновь пришлось Серафимовичу ввязываться в жестокий бой за «Тихий Дон»: враги советской литературы попытались опорочить молодого писателя, оклеветать его. В «Правде» немедленно появляется гневное письмо-отповедь, подписанное им, Фадеевым и другими авторитетными деятелями литературы. Серафимовича очень огорчали подобные грязные наветы, клевета и злобная зависть. «Вот ведь сколько осталось у нас гадости от старого мира, говорил он нам возмущенно», – вспоминает один из современников Серафимовича. Так же гневно, по этому поводу: «...Шолохов недосягаем для этой бездарной и подлой наволочи. Он заслуженно стал всенародным писателем. Пусть теперь попробуют сунуться – народ им зубы обломает...»

Думаю, что среди множества оценочных суждений и наблюдений Серафимовича интересной покажется и такая его запись (тем более, что она еще не публиковалась): «Ни один писатель не дал таких ярких картин казачьей жизни. ...И это не областничество. Писатель сумел углубить изображение казачьей жизни, расширить ее. Великолепно громадные полотна...»

«Поднятая целина»... Серафимович не обманулся в ожиданиях. В его набросках «Михаил Александрович Шолохов. Биография» (они еще не полностью опубликованы) есть такие замечания: «Шолохов сумел ярко и, главное, естественно, правдиво, жизненно нарисовать этот грандиозный процесс перестройки деревни»; «Второе большое полотно М. Шолохова тот же чудесный живой цветной играющий оттенками казачий язык»; «У Шолохова нет пейзажа, есть действующее лицо, именуемое природа». Он радуется огромному влиянию романа на колхозников, крестьян, указывает на его большое общественное значение в жизни страны.

Любил он Шолохова. И не стеснялся этой своей любви, поглотившей его навсегда: «Всем нам далеко до Шолохова. Чем он резко выделяется, так это своей художественной убедительностью... Я ни у кого не встречал такой художественной правды, такой правдивости...»

Во встречах с талантливой молодежью Серафимович был, как известно, начисто лишен даже намеков на собственное тщеславие, со скромным достоинством отвергал мысль о какой-либо значимости своей роли в судьбах начинающих. Однажды на читательской конференции у Серафимовича спросили:

– Какую помощь вы оказали Шолохову? Он ответил:

– Это такой громадный талант, что без всякой помощи пробился и завоевал славу.

– А предисловие?

– Это не помощь, а обязанность.

Он, вполне отчетливо осознавая свое место в литературе, тем не менее не раз очень искренне приговаривал: «...я вроде рядового в литературе или что-то около вахмистра, а Шолохов, брат, генерал».

В 30-е годы Серафимович задумывает автобиографическую повесть «Писатель». Черновики, заготовки к ней свидетельствуют, что одним из ее персонажей должен был стать Шолохов. Пробы к его портрету, хранящиеся в записных книжках по-прежнему зоркого мастера-ветерана, удивительны своими художническими достоинствами. Линии легки, но рисунок выпукл, впечатляющ и при всей его эскизности полой точности и наблюдательности, искренней уважительности, доброго удивления перед талантом. Эти записи публикуются редко, и по этой причине постараемся привести их пообширнее:

«Шолохов. Невысокий, по-мальчишески тонкий, подобранный, узкий, глаза смотрели чуть усмешливо, с задорцей: «Хе-хе!.. Дескать... вижу...» Тогда Серафимович поднял глаза и ощупал «громадный выпуклый лоб, пузом вылезший из-под далеко отодвинувшихся назад светло-курчавых, молодых, крепких волос. Странно было на мальчишеском теле – этот свесившийся пузом лоб...

...Невысокий, стройный, узко перехваченный ремнем с серебряным набором. Голова стройно на стройной шее, и улыбка играет легонькой насмешливой хитроватой казацкой...

Шолохов откинулся назад, белый лоб, неестественно выпуклый, огромный, светло-вьющиеся волосы. А лицо загорелое.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.