– Будто бы не вечер еще, а тебя на воспоминания потянуло.

– Учуял, о ком речь пойдет, – хитро сощурился Тарабаев. – А я все равно расскажу, раз пообещал. Было это в девятьсот пятом... Этакая даль, а все до малейшей тонкости перед глазами стоит. Тогда, в канун Первомая, забастовал почти весь наш Горноуральск. Металлурги, рудокопы, шахтеры – все скопом отписали управляющему бумагу: требуем восьмичасового рабочего дня и прибавки жалованья. А ночью в доме у горнового Ивана Горячева собрались работяги, человек пятнадцать. Были там и мы с Егором, самые молодые «политики». Там-то решено было Первое мая всем народом пройти по городу. Пускай они видят, сказал Горячев, что нас не запугаешь никакой полицией. И еще, говорит, вывесить бы флаг. Наш красный флаг. И знаете, говорит, где? На новой, самой высокой трубе. Вот только кто возьмется? Вызвался он, Егор. Ну, что же, говорит Горячев, благословляем тебя, Егор. Сработай так же аккуратно да укромно, как с прокламациями... Ночью Егор, я и еще четверо пробрались на завод. Когда рассвело, заняли свои места. Егор ощупал за пазухой флаг, поплевал, как полагается, на ладони и стал подниматься...

Слушая Тарабаева, Егор Васильевич зажмурил глаза и увидел то майское утро, морозное и ветреное. Увидел голубоватые от инея скобы на трубе и словно даже почувствовал, как холод сводит его пальцы.

Сначала он поднимался быстро, легко. Но вскоре пальцы озябли, стали прилипать к железу. Тугой иглистый ветер обжигал щеки, леденил подбородок, выдавливал слезы. Егору показалось, что чем выше, тем расстояние между скобами увеличивается. Он понял: сдают силы.

В тот миг, когда он подумал, что не доберется до края трубы, в лицо ему точно дохнул кто-то удушающе-едким теплом. Он не отвел в сторону лица, а потянулся к этому смрадному таллу: наконец-то он на самой макушке!

Егор хотел было вытащить полотнище, но вместо этого судорожно вцепился в скобу: ему показалось, что он качается. Негнущиеся пальцы внезапно онемели, в животе противно засосало, спина враз стала мокрой. Надо же, мальчишкой лазал на самые высокие деревья и – ничего, а .тут, когда такое дело...

И вдруг он .вспомнил, что трубы качаются. Качаются от ветра, как деревья. Уверенность вернулась к нему, и он вытащил из-за пазухи кумачовое полотнище. Ветер схватил материю, рванул с такой силой, что Егор едва удержал ее. Но Егор перехитрил ветер. Прижав трепыхающееся полотнище животом к кромке трубы, он снял с себя ремень и привязался им к скобе. Теперь он мог действовать обеими руками.

Когда он кончил крепить флаг, в глаза ему ударили первые лучи солнца. Он отвернулся и крякнул от досады: наверно, долго, слишком долго карабкался. А флаг расправился, налился кипучей упругой силой и разгорелся...

– Страху мы натерпелись, пока он лез, –пером не описать, – рассказывал Тарабаев. – Егор еще на самой верхотуре, а тут, как на грех, солнце. Ох, думаем, подведет нас под монастырь красно солнышко. Так и вышло. Пожарный на каланче, должно, заметил: бьет из заводской трубы сильное полымя. Потом, видать, присмотрелся, дотумкал, что «огонь» не по части пожарной, и в полицейский участок дал знать. Налетели черные вороны. Егору не меньше сажени до земли, а они уже двор оцепляют...

Кузьма Федорович замолчал. Молчали некоторое время и все сидевшие за столом. Егор-младший не сводил с Тарабаева совсем по-детски блестящих плаз. А Егор Васильевич, нахмурив брови, загудел недовольным басом:

– Всем ты хорош, Кузьма Федорыч, да вот поговорить любишь. Весь обед порушил своими байками...

– Не перебивай, дед, – вспыхнул Егор-младший. – Сам никогда ничего не расскажешь и другим не даешь.

– А помнишь, Васильич, как мы тогда полицию обставили? – снова оживился Тарабаев. – Из-под самого ихнего носа ушли. Все до единого. Они и пяток наших разглядеть не успели...

Егор Васильевич с горькой усмешкой покачал головой.

– А нынче, брат, сквозь свою милицию пройти не могут. Времена! И все через то, что нонешние молодые люди не имеют охоты задуматься: а как же оно раньше-то все было? Какой ценой плачено за все? И, к слову сказать, за этот самый наш праздник...

Анна Антоновна, поняв, в чей огород полетели камешки, посмотрела на внука. Он сидел, опустив голову. На тарелке лежал почти нетронутый остывший пирог.

– Что же ты, Егорушка? Ешь, сейчас я пельмешек принесу... Егор-младший поднялся.

– Спасибо, я сыт... – Голос у него задрожал. Придвинув стул, он вышел из столовой, припадая на одну молу.

Егор Васильевич проводил его недобрым взглядом.

– Тут-то он демонстрирует! Честь, видишь ли, его задели. Болел бы так за общую честь...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.