Вася лежал на снегу. Рядом с ним лежали его товарищи. Все они были в одинаковой одежде, все они одинаково сжимали винтовки, и все одинаково смотрели на противоположный берег, высоко поднимавшийся над ручьем. Лица у всех были напряженные и какие-то торжественные.
На финской стороне было пустынно и тихо. Ни часовых на дороге, ни людей у домов, ни всадников, ни автомобильных сигналов. Все точно вымерло. Отчетливо видны были дома, деревни на холме, сараи.
Зимний рассвет с тяжелыми, низкими тучами, молчаливые леса вокруг, пустынные дороги, опустевшие вышки...
У Васи в голове еще стояла картина ночного митинга, большая теплая землянка, сгрудившиеся стрелки, блестящие глаза, слова отделенного командира, сказавшего о своем отце, добровольно ушедшем в девятнадцатом году в Красную Армию и завещавшем сыновьям: если придется вам защищать свою страну, то бейте врага до полного его уничтожения, не щадя своих сил и самой жизни... Да, да, как хорошо сказано: и самой жизни.
А жизнь, действительно, хороша. Вот сейчас, лежа на снегу, так чудно вдыхать свежий утренний воздух, так хорошо любоваться высокими зелеными деревьями. Сейчас бы лыжи и ахнуть с этого холма к ручью и на ту сторону. Какое молчание! Молчание самое мирное. Такое здесь было годами. А далеко за ними родной город. Там сейчас еще спят, еще даже не вставали. Как не вставали?! Сейчас без нескольких минут восемь, нет, уже вовсю звенят трамваи, идут по улицам люди, и сестренка и отец ждут трамвая и не знают, что он сейчас, оберегая их труд, лежит под кустом в полной боевой готовности и гранаты у пояса, и винтовка заряжена, и в подсумках боевые патроны, и через несколько минут случится что-то чрезвычайно важное, что изменит его на всю жизнь. Да, а все-таки, где же враг? Никого не видно, и даже не угадать, где, что там спрятано...
Самые разные мысли приходили в голову. Сосед Кириллов тихо толкнул его и указал поверх кустов. Он посмотрел и увидел, что над далеким перелеском распустилась и тает бледная зеленоватая ракета. Ее дрожащий хвост в меловом воздухе распадается, и нет силы удержать ее сияние, которое гаснет и бледнеет все больше и больше.
И только что осталось бледное пятнышко, едва уловимое глазом там, где она бесшумно сияла, как за спиной ударила пушка. И вдруг леса наполнились сразу таким грохотом, точно могучие кузнецы начали одновременно ковать. Через головы пошли со скрежетом и нарастающим клокотаньем, шипеньем снаряды. Они уходили туда, в зловещее безмолвие неприятельской территории.
Красные отсветы вспыхивали в зелени молодых елок и сменялись новыми, образовался какой-то широкий полукруг, из которого летели непрерывно снаряды.
Что-то чмокнуло рядом в мокрый снег, розовое пламя чиркнуло по снегу как огромной спичкой, но в грохоте канонады больше не слышно было никакого звука.
- Белофинский лег, - сказал Кириллов. - Перелет!
Вася еще сильнее сжал винтовку и скользнул взглядом по лежащей цепи. Кто был ему хорошо виден, кто скрыт за снежным валиком, кто рыл перед собой лопаткой, кто глубже заполз в кусты. Он увидел, как вздрагивает молодой Иванушкин, и ему захотелось подползти к нему и сказать что-нибудь ласковое.
Канонада разгоралась. Еще несколько розовых полотен взреяло над кустами, и раз даже какой-то шип прошел над головами лежащих, но опять никакого звука разрыва они не услышали.
Вася посмотрел на вражескую деревню и широко открыл глаза. Деревня, подожженная снарядами, пылала. Он поглядел по сторонам: далеко на холмах, в стороне, стояли еще два факела: и там горели деревни.
Эти пожары да канонада были пока единственными признаками боя. Вася чувствовал настороженность во всем теле, но без всякой дрожи дожидался приказа идти в атаку. Он был сыт, здоров, весел, все казалось занимательным, и только он никак не мог представить себе, что на него побежит с винтовкой белофинн и он ударит этого белофинна штыком. Своим штыком!
Он взглянул на штык, штык был знакомый, черный, почти синий.
Широко шумя, неведомо откуда взявшиеся прошли над головами в сторону противника наши самолеты. И сразу растаяли в туманной дымке там, далеко за деревней.
Кто закричал «вперед!», он не слышал. Наступила вдруг особенная тишина, и «вперед» закричали не то впереди, не то сбоку, но все вскочили и, пригибаясь, побежали между кустов вниз, к ручью. Пушек больше было не слышно: они оборвали свой рев. По всему склону бежали люди: они валились в снег, лежали, снова перебегали и снова ложились за кусты. И тут началась ружейная и пулеметная стрельба.
Но Вася еще ни разу не выстрелил. Он только потрогал гранаты на поясе и, стараясь не останавливаться и не задерживаться, бежал все ниже и ниже по склону и вдруг, сам не зная как, поскользнулся и сел на камень. Он был внизу, перед черной водой, словно налитого смолой ручья.
Ручей был обыкновенный, и берег над ним, круто поднимавшийся и покрытый лесом, был тоже обыкновенный, но это уже был вражеский берег, и оттуда прилетали пули. Они ударяли в валуны над ручьем, в деревья, сшибали снежную пыль с веток, и от их близкого полета стоял в воздухе визг.
С этой минуты Вася не ощущал течения времени. Он в числе первых притащил к ручью разбросанные по берегу бревна и по ним перешел на тот берег.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.