Потом, когда их вели по кишлаку узким лабиринтом между глиняных заборов, он еще раз попрощался с жизнью. «Дерну! И пусть этот носатый дух всадит пулю в затылок. Это лучше, чем...» Он вспомнил изуродованные до неузнаваемости лица двух знакомых ребят. Но почему-то не побежал.

Их ввели в приземистый, с крохотной дверцей дувал и посадили на цветастое одеяло. Через полчаса дверь приоткрылась, в щель заглянула голова. Глаза, смотрящие из-под чалмы, показались Андрею насмешливыми, даже игривыми. Это рыл Абдул-Разак, главарь.

— ...И вообще всем нам, — продолжает разговор Винников, — еще повезло. Я, когда лежал в госпитале в Пули-Хумри, видел ребят без ног, без глаз, без лица. Один раз меня попросили держать ногу, которую отпиливали...

Слушая, как этот парень, переводя дыхание, рассказывает об ужасах войны, я вдруг подумал: а справедливо ли, что тогда, 6 февраля, перед восторженными взорами встречающих прошествовали лишь здоровые, сильные, красивые — те, кому повезло? (Я говорю о справедливости даже не в смысле «воздай каждому по заслугам», хотя и этот момент не последний.) Справедливо ли, что завершающий аккорд войны являют собой они? Истинное ли это лицо войны?

...Убивать их не стали. Их решили обменять. А потому утром и днем они получали довольно сносные лепешки из сероватой муки, вечером — плов. К еде Андрей почти не притрагивался. Не мог. Бородатый лекарь каждый день колдовал над их ранами — пропитывал какой-то жидкостью, делал перевязки. И скоро у обоих дело пошло на поправку.

К узкому мосту, перекинутому через шумящую речушку, их подводили три раза: Абдул-Разак никак не мог сторговаться с командиром. Наконец, не выдержав, тот передал: 21 душман, и ни одним больше — или мы разнесем из орудий весь кишлак! Абдул-Разак подумал и согласился.

Припадая на простреленную ногу, старший сержант Карп ковылял по шаткому мостику, стараясь идти как можно быстрее. Навстречу шли пятеро душманов. На середине моста, когда эти смуглые угрюмые люди, косясь, проходили мимо, Андрей вдруг почувствовал к ним что-то вроде благодарности: ведь не будь их — не было бы уже и его; и в то же время ему стало не по себе — неужели эти пять душ стоят одной души старшего сержанта? Интересно, что чувствовал полчаса назад Пашка Игнатенко, когда его обменивали на 16 таких же вот смуглых парней? Думал, наверное: да, души прапорщиков нынче в цене!

...Рыжий, веснушчатый прапорщик, облокотясь о стойку автобусной остановки, травит анекдоты. Ребята в хаки, обступившие его полукругом, посмеиваются. Но как-то не очень весело. Еще несколько дней — и они разъедутся. Страница с коротким названием «Афган» будет дописана... И, может быть, именно она останется самой памятной в книге их жизни. Может, потом когда-нибудь, через много лет, они будут вспоминать и утренние, чуть розоватые горы, и рыжий песок, и крохотный ручей, к которому припадали губами, и свою — пусть случайную, пусть даже однодневную, и все же святую любовь, и самое главное — дружбу, ту настоящую мужскую дружбу, которая рождается лишь на войне... Но это будет потом. А пока...

— Ребята сказали мне, что вы собираетесь писать об этой войне, — обращается ко мне молодая женщина. — Мой вам совет — не пытайтесь ее поэтизировать, как делают многие. Красивого в ней нет ничего. Она уродлива...

Светлана Батурина прилетела в Термез 5 февраля, чтобы 6-го у моста «Дружба» встретить своего брата. Но ребята из одной части сказали ей, что батальон, в котором служит Григорий, оставлен для охраны Кабульского аэропорта.

— Помню, я просто онемела. А все вокруг радуются — музыка, транспаранты...

В Термезе за хорошую плату (все гостиницы переполнены) она остановилась у бойкой офицерской женки, квартира которой превращена в некую фарцово-перевалочную базу: через нее только за эти три дня прошли десятки плейеров, видеомагнитофонов, горы импортных шмоток...

— Довоевались, — грустно усмехается Светлана. — Кто-то сейчас спешит урвать последние куски, а горстка двадцатилетних пацанов оставлена в самом котле. По сути, на растерзание... Господи, зачем он пошел?

— А что он мог сделать? Он ведь военнообязанный.

— Да... — Светлана вздыхает. — Может, когда-нибудь наступит время, когда не генералы, а мы сами будем решать, с кем и за &что воевать. Будем надеяться... Во всяком случае, то, что сейчас наши уходят отсюда, — уже большое дело...

На следующий день через мост опять идет колонна. На этот раз — без помпы, без митингов, без иностранных журналистов. У КПП только мы и с десяток родственников. Колонна медленно съезжает с моста. Машины урчат, обдавая нас дорожной пылью. А мы приветствуем сидящих на «броне» ребят.

Они отвечают все по-разному. Кто-то машет рукой, кто-то радостно вскидывает кулак. Молоденький солдат на БТР поднял было два пальца, изображая латинскую V (победа). Но другой, сидящий рядом, постарше, пригибает его руку к «броне»: какая, к черту, виктория! Еще один, на БМП, увидев нас, уткнулся лицом в локоть. А сидящий над гусеницей пытается улыбнуться. У него ничего не получается — по закопченным щекам текут слезы...

«Тырык быз», «тырык быз», — слышится в рокоте моторов.

Мы — живы...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.