Мундштук полковника

Как-то вечером, велев своему ординарцу Касыму никого не пускать, он долго и сосредоточенно писал что-то, рвал, начинал снова. Я уже засыпал, когда, подняв меня с постели, он показал мне: «Ну-ка, ваше мнение, товарищ военный корреспондент!»

Я прочел: «Если ответить честно самому себе, почему доселе не в партии, наверно, правильным будет признать, боялся: сочтут неподготовленным, еще недостойным. Ежели мои предположения ошибочны, буду счастлив войти в ряды ВКП(б)».

На следующий день его приняли кандидатом в члены партии.

... Родившись в Астрахани, он очень любил Москву, в которой учился и откуда потом ушел на фронт. Когда бригаду выводили из боя или она находилась в обороне, в свободные вечера он говорил о столице, ее музеях и театрах, любимых полотнах в Третьяковке, о Подмосковье, его лесах и прудах, Химкинском речном вокзале.

- Вот бы увидеть Москву После разгрома Гитлера, - мечтал он, - разрастется вширь, поднимется ввысь, любо!

Нередко вспоминал отца-пенсионера, жившего в Саратове: «Как ему там?» А когда приняли в партию, письмо ему подписал: «Твой любящий сын Виктор-коммунист». Строкой же ниже: «Поздравь меня со вчерашним большим днем, отец».

... Бригаду вывели на краткий отдых, и я выехал на неделю в Москву. Виктор Леонтьевич просил передать семье письмо. Я это сделал сразу. Его дочурка Нина, школьница четвертого или пятого класса, удивительно напоминавшая отца, вручила мне наборный цветной мундштук. «Для папы», - сказала она.

От себя в подарок вез ему свежие помидоры. Шел октябрь, и это в равной мере для тыла и фронта было неслыханным деликатесом. Не знаю уж, за какую баснословную сумму приобрела их тогда мать на Тишинском рынке.

Перед выездом с фронта договорились с начальником штаба бригады: ее могли передислоцировать, и, чтобы не терять времени на поиски, в такое-то число к полудню на станцию Западная Двина должен быть выслан нарочный.

С мундштуком в наглухо застегнутом кармане гимнастерки, со свежими помидорами в лукошке, обтянутом плотной бумагой, прибыл я на станцию, дальше которой тогда поезда не ходили. И в полдень встретил солдата, совсем еще юношу.

Тары-бары. Где стоите? Что нового? Ты, брат. из штабной батареи? Лицо-то знакомо. Спасибо, что встретил. Как полковник? Дает вам жизни?

Он посмотрел на меня странно. И как мне показалось, с удивлением.

- Полковник? - переспросил он. - Убит полковник.

- Не может быть! - закричал я.

Налево был станционный барак, заменявший разбомбленный вокзал, впереди и справа несколько уцелевших домиков райцентра. Непролазная грязь, грязь и поле, пустынное поле, безлюдное, одинокое, каким почувствовал себя и я в тот миг, который вижу перед собой со всеми деталями вот уж сколько лет...

В штабе сказали: «Полковник представляется посмертно к званию Героя Советского Союза. Сверху приказали: реляцию писать тебе». И к тому времени немало написавший очерков и рассказов и не одну книжку, я писал полторы странички всю ночь. Командующий сказал потом:

- Поэма белым стихом.

Мундштук, который я привез, решили вручить вместе с документом политотдела после первого же боя достойнейшему.

И вскоре был этот бой.

12 пушек одного из полков бригады были поставлены против всяких правил, но, как учил Недоговоров, оторвано - батарея от батареи. Иначе было нельзя. Участок обороны велик. А противотанковых средств на этом участке больше не было. Но каждая пушка в отдельности и каждая батарея были поставлены именно там, где их поставил бы Недоговоров, там, где появились гитлеровские танки. В этом таился секрет «короля противотанковой обороны», как называл его командующий артиллерией фронта.