Русский восемнадцатый век — эпоха удивительная во многих отношениях. «Столетьем безумным и мудрым» назвал это время А. Н. Радищев. Жизнь огромной страны, выведенной из Состояния равновесия петровскими реформами, отличалась в это время какою-то всеобщей, небывалой дотоле стремительностью. На глазах одного-двух поколений родилось новое общество, утвердилось новое отношение к человеку. Отныне не порода, не «титлы» в первую очередь, а заслуги перед страной, реальная польза, приносимая на общественный алтарь отдельной личностью, определяли ее ценность. Люди сильные, энергичные, предприимчивые выдвигались на первые роли в государстве. Стремительно рушились старые привилегии боярства и духовенства. Стремительным было возвышение дворянского, «служилого» сословия. Стремительно разворачивали свою деятельность промышленники, купцы. И не менее стремительно росло недовольство крепостных, чьим трудом и оплачивался этот общегосударственный энтузиазм.

Человек, который придал России это стремительное движение, сам был весь порыв, весь движение. Уверовав в то, что страна не может жить прежними идеалами, в прежнем ритме, Петр I торопил время. Его «революционная голова» работала над скорейшим, по возможности немедленным претворением в жизнь замыслов, которые сумасшедшей вереницей проносились в ней.

«Россия вошла в Европу, — писал Пушкин, — как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пушек. Но войны, предпринятые Петром Великим, были благодетельны и плодотворны. Успех народного образования был следствием Полтавской битвы, и европейское просвещение причалило к берегам завоеванной Невы.

Петр не успел довершить многое, начатое им. Он умер в поре мужества, во всей силе творческой своей деятельности. Он бросил на словесность взор рассеянный, но проницательный. Он возвысил Феофана, ободрил Копиевича, невзлюбил Татищева за легкомыслие и вольнодумство, угадал в бедном школьнике вечного труженика Тредьяковского. Семена были посеяны. Сын молдавского господаря воспитывался в его походах; а сын холмогорского рыбака, убежав от берегов Белого моря, стучался у ворот Заиконоспасского училища. Новая словесность, плод новообразованного общества, скоро должна была родиться».

Личные судьбы людей развивались так же стремительно, как и судьба всей страны. Повороты были неожиданны, падения жестоки, взлеты захватывающе высоки.

Феофан Прокопович, сын киевского торговца, проходит выучку сначала в Киево-Могилянской академии, затем продолжает свое образование в Польше, после чего отправляется в Рим, где в католической коллегии св. Афанасия наряду с теологией серьезно изучает философию и античную литературу, наконец, возвращается в Киев и ведет занятия в той академии, в которой когда-то начинал сам. Здесь в 1706 году на него обращает внимание Петр I и некоторое время спустя вызывает его в Петербург. Феофан становится вице-президентом Синода, правой рукою Петра, вдохновителем многих и защитником всех начинаний своего венценосного патрона.

Князь Антиох Дмитриевич Кантемир — аристократ, в жилах которого текла кровь Тимура, сын молдавского господаря Дмитрия Константиновича Кантемира, энциклопедически образованного человека, познания которого высоко ценились Петром («Оный господарь человек зело разумный и советах способный»), Вольтером и другими европейскими умами. В трехлетнем возрасте Антиох становится русским подданным и обретает в России настоящую свою родину. Он обучается в московской Славяно-греко-латинской академии, становится одним из виднейших русских поэтов первой трети XVIII века и одним из наиболее перспективных деятелей знаменитой «ученой дружины», в которую входили еще немногие в ту пору действительно просвещенные люди и во главе которой стоял Феофан Прокопович. Воцарение в 1730 году Анны Иоанновны обернулось для «дружины» неудачами, а для самого Антиоха Кантемира — удалением в Лондон в качестве русского дипломатического резидента при тамошнем дворе, а затем в Париж в том же качестве.

Сын астраханского священника Василий Кириллович Тредиаковский в девятнадцатилетнем возрасте отправляется с азиатской границы империи в Москву, в Славяно-греко-латинскую академию, оттуда в Гаагу, а потом в Париж. Изучив досконально античную, средневековую и новейшую западноевропейскую литературу, философию и теологию, в год воцарения Анны Иоанновны и начала бироновщины он возвращается в Петербург, мечтая возглавить просветительское движение в стране, но встречает со стороны властей глухое непонимание и открытую вражду, которая выражалась даже в физических расправах. Униженный, осмеянный, непонятый, затаивший обиду, Тредиаковский, однако же, не оставляет своих замыслов и все силы отдает просвещению соотечественников...

Многих в ту головокружительную пору позвала Россия, но избранником в полном смысле слова стал лишь Михайло Васильевич Ломоносов, сын черносошного крестьянина, великий человек, «познавший Русь от темной клети до светлых княжеских палат» (А. Н. Майков), первым из деятелей новой русской культуры завоевавший мировую славу.

Стремительным было восхождение Ломоносова. Родившись в поморской семье, детство и отрочество свое он провел в родной деревне неподалеку от Холмогор. Трудился, как и все его сверстники, сначала по дому, а с десяти лет стал ходить с отцом в море на рыбный промысел. Примерно в этом же возрасте начал учиться грамоте, да так скоро и споро, что уже в двенадцать лет прослыл среди односельчан грамотеем. Сохранилось предание: дьячок, который наставлял его на первых порах, пал на колени перед отроком Ломоносовым, признавшись, что ничему уже больше научить его не может. Зимой 1730 года, навсегда покинув родные места, Ломоносов уходит в Москву и поступает в Славяно-греко-латинскую академию (или Заиконоспасские школы). За пять лет он проходит двенадцатилетний курс и в числе лучших учеников отправляется для продолжения образования в университет при Петербургской Академии наук. В сентябре 1736 года его в числе трех лучших учеников посылают в Германию изучать химию и горное дело. В июне 1741 года Ломоносов возвращается в Петербург. Некоторое время живет и работает при академии без всякого жалованья. Только после прихода к власти Елизаветы Петровны (25 ноября 1741 года) Ломоносов в январе 1742 года получает наконец должность «адъюнкта физического класса». С 1745 года он профессор химии, то есть действительный член Академии наук. В 1757 году он становится членом Академической канцелярии (высшего административного органа академии), через год назначен директором Географического департамента. В апреле 1760 года Королевская шведская Академия наук избирает Ломоносова своим почетным членом. С января 1761 года он поставлен во главе Академической гимназии и Академического университета. В октябре 1761 года его избирают почетным членом Болонской Академии наук, а в апреле 1764 года — почетным членом Петербургской Академии художеств (за работы в области мозаичного искусства). Ровно год спустя, 4 апреля 1765 года, Ломоносов скончался и через три дня был погребен на кладбище Александро-Невской лавры (как свидетельствовал очевидец, «при огромном стечении народа»).

Но что стояло за этим блистательным послужным списком? Тут есть над чем поразмыслить.

В свое время Г. В. Плеханов, разбирая известные стихи Н. А. Некрасова о Ломоносове, заметил: «...архангельский мужик стал разумен и велик не только по своей и божьей воле. Ему чрезвычайно помогло то обстоятельство, что он был именно архангельским мужиком, мужиком-поморцем, не носившим крепостного ошейника».

Целиком и полностью принимая это принципиально верное уточнение, будем все-таки помнить, что из всех мужиков, «не носивших крепостного ошейника», только Ломоносов стал для русской культуры тем, чем Леонардо да Винчи и Галилей были для итальянской, Лейбниц и Гете для немецкой, Декарт и Вольтер для французской.

У Пушкина, много размышлявшего над судьбою Ломоносова и много писавшего о нем, есть одно стихотворение — короткое, но удивительно глубокое по силе проникновения в самую суть вопроса и гениальное по простоте исполнения:

Невод рыбак расстилал по брегу
студеного моря;
Мальчик отцу помогал.
Отрок, оставь рыбака!
Мрежи иные тебя ожидают,
иные заботы:
Будешь умы уловлять,
будешь помощник царям!

Пушкин, который за редкими, но знаменательными исключениями был суров, даже беспощаден в оценках Ломоносова-поэта, уловил в судьбе Ломоносова-человека нечто пророческое. Надо думать, стихотворение не случайно озаглавлено «Отрок» — в старину отроками господними называли пророков. Причем, окружая Ломоносова пророческим ореолом, Пушкин здесь не только свой излюбленный мотив развивает, но указывает на одно из задушевнейших убеждений самого Ломоносова, поэта, мыслителя, государственного деятеля, человека.

Сын «столетья безумного и мудрого», глубоко проникший в его противоречивую сущность, свидетель и участник коренного переворота в русских умах, гений созидательный, нацеленный на преодоление разрушений, сопутствующих любому перевороту, гений всеобъемлющий, умеющий прозреть в ныне разрозненных частях грядущее единство, Ломоносов, как никто из его современников, был подготовлен к воспеванию того «священного ужаса», которым, по его же слову, сопровождается постижение великих идей, определяющих судьбы народов. Образ пророка, стоящего посреди переворотившегося мира, внимающего голосу истины и потрясающего людские души ее словом, — один из важнейших в его поэзии:

О коль мечтания противны
Объемлют совокупно ум!
Доброты вижу здесь предивны!
Там — пламень, звук, и вопль, и шум!
Здесь — полдень милости и лето,
Щедротой общество нагрето;
Там — смертну хлябь разинул ад!
Но промысл мрак сей разгоняет
И волны в мыслях укрочает:
Отверзся в славе божий град.
Ефир, земля и преисподня
Зиждителя со страхом ждут!
Я вижу отрока господня,
Приемлюща небесный суд.

Впрочем, все пророческое относится к области наития, стихии. Недаром же Ф. И. Тютчев называл сон «вещей души» своей именно «пророчески-неясным». Что до Ломоносова, то он не мог удовлетвориться стихией, он должен был подчинить ее себе, а для этого ему-то надо было как раз ясным взором «охватывать совокупность всех вещей, чтобы нигде не встретилось противопоказаний». Вот почему ломоносовский пророк особый: это пророк, который всегда пытался в четких понятиях осмыслить свои смутные догадки и прозрения, дать разумное истолкование грандиозным видениям, столь часто посещавшим его. Вообще тех, кто считает гениев «детьми природы», которые не имеют представления о собственной гениальности и творят, не ведая, что и ради чего творят, все написанное Ломоносовым должно разочаровать. Он знал, что он гений. Он имел ясное представление о характере и масштабах своего гения, равно как и о его задачах (литературных, научных, государственных). Кроме того, он непосредственно и спокойно, «без всякия страсти» сознавал, что он избранник, что он предпочтен другим, что судьба именно ему назначила совершить духовный подвиг, который был не под силу его современникам. Ни у кого из русских поэтов мотив избранничества не звучал так настойчиво (вплоть до появления Г. Р. Державина) и так благородно (вплоть до появления А. С. Пушкина), как он звучал у Ломоносова:

Устами движет бог; я с ним начну вещать.
Я тайности свои и небеса отверзу,
Свидения ума священного открою.
Я дело стану петь, несведомое прежним!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.