Где бы я ни играл, о чем бы ни писал – всегда мелодии уводят туда, где самые их корни, – в уютный деревянный городок со старинным именем Елец, что стоит над небольшой рекой по названию Сосна.

Наша семья жила в уютном деревянном домике, который и поныне крепко стоит на родной моей улице. Только еще больше потемнел, теперь ему, наверное, уже лет двести... Семья была большая, многодетная. Я самый младший, десятый ребенок. Отец, Николай Иванович, сорок лет прослужил в лавках елецких купцов. На нас, детей, завораживающе действовали удивительная безудержная отцовская жизнерадостность, бурлящая энергия, широкая веселость. Этому неуемному характеру будто противостояла, сдерживая и уравновешивая его, строгая, волевая, степенная и немногословная мама Варвара Васильевна. Но ее внешняя сдержанность, даже суровость не могли скрыть горячей любви к детям. Ее советы, наставления всегда были серьезными, мудрыми и дельными. На всех хватало ее сердечного тепла, щедрой заботливости. А времена были нелегкие: мне не минуло года, когда началась первая мировая война; потом революция, гражданская война. На всю жизнь врезались в память наиболее яркие эпизоды детства.

...1918 год... В доме печаль. Невозможно описать горестное состояние родителей. Пришла весть, что старший брат Глеб погиб на германском фронте. Брат учился в Московском университете и консерватории. Добровольцем ушел на фронт и вот в последние дни войны пал в бою под Двинском. Невозможно представить себе, что нет больше красавца студента, что никогда больше не услышим мы его красивого тенора, задушевных песен и романсов под собственный аккомпанемент на гитаре. Мне не было тогда пяти лет... ...1919 год. На Елец идут банды Мамонтова. Три дня и три ночи на улицах города непрерывный бой. Рвутся снаряды, стрекочут пулеметы. Жители прячутся в домах и подвалах. Прятались и мы: весь город видел, как вел красноармейскую часть старший брат Николай; и наш Борис сражался в рядах красных. Если мамонтовцы узнают, будут пытать, перебьют и старых и малых.

Волнения и опасения взрослых, конечно, передавались и нам. Когда подошли к городу с востока деникинцы и опять разгорелись жестокие бои, мы с другом Венькой убежали к собору, что и поныне стоит на горе над рекой. Там расположились красноармейцы. До самого бегства золотопогонных деникинцев без устали подтаскивали мы красным бойцам патроны. И не то чтобы не боялись рвущихся вокруг снарядов, но рядом со смертью мы видели бесстрашие, смелость и веру. Все это было так же прекрасно, романтично, как природные стихии: разлив реки, град или бушующий ливень. А на нашей земле и гремели стихии неслыханных событий, перемен, бури страстей.

Конечно же, эти переживания раннего детства выплеснулись потом в первых же моих крупных сочинениях. Они ожили в финале Первой симфонии, в эмоциональном накале дуэта кларнета и виолончели, в драматическом напряжении минорной коды. И уже совсем зримо воскресли картины тогда еще недавнего грозового прошлого в период работы над первой моей оперой. Она создавалась по мотивам романа Н. Вирты «Одиночество». Сюжет увлек меня сразу, воскресив былое и виденное: бесчинства бандитов, слезы матери об ушедших на войну сыновьях, жестокость незримых границ, разрубающих порой надвое семьи, и удивительную мудрость простых тружеников, чутьем, сердцем ищущих правду. Вихри всероссийской бури бушевали и на Орловщине и под Тамбовом.

И такие же пели там песни. Бесхитростные, но поразительно прекрасные, теплые, сердечные, они впитывали и несли в будущее драматизм пережитого, величие и красоту души их создателей. Неповторимые интонации родины моей вонзались в сердце навечно, заставляли его биться особо – в едином ритме с судьбой и красой земли, породившей нас. На этом языке говорили с миром Иван Тургенев, Иван Бунин, Михаил Пришвин, Василий Калинников – знаменитые земляки мои... Этот музыкальный язык я осваивал с пеленок – еще не зная нот, не умея играть...

А играть захотелось рано. Музыка звучала не только на улицах, но и в нашем доме. Отец, сестры и братья – все играли на каких-нибудь инструментах, хорошо пели, и я с ними. Особенно притягивала висевшая на стене гитара погибшего на германском фронте брата Глеба. Но мама не разрешала трогать ее: все надеялась, а вдруг не убили сына, придет он домой, сам снимет со стены гитару... Но чуда не случилось, брат не вернулся.

Рано выучившись читать, прочел я шестилетним книгу о великом композиторе Вольфганге Амадее Моцарте. Больше всего поразило, что уже маленьким ребенком проявил он свой могучий талант. Прижимая драгоценную книжку к груди, забрался я тогда на сеновал, долго размышлял в одиночестве, кажется, даже со слезами, и торжественно поклялся себе, что непременно стану музыкантом. А пока, хотя годы еще не подошли, сам без ведома родителей определился в школу. Отец моего друга Веньки, с которым мы «сражались» с деникинцами, был директором. Так я просто пришел к нему и попросил: «Возьмите в школу, хочу учиться!»

В школе рассказывали и читали много интересного. Был там и свой школьный оркестр. Я придумал для себя сольный номер на... стаканах. Подобрал уровни воды на двенадцать нот – и выстукивал на них мелодии, как на ксилофоне.

Сестра Лида вышла замуж и купила старый рояль. Необыкновенный инструмент буквально потряс меня. Целый час неподвижно стоял я рядом, боясь прикоснуться: так много костяшек белых и черных, а струн не видать!.. Это потрясение стало любовью с первого взгляда и навсегда. Ошеломила богатая палитра звучания, овладеть ею представлялось огромным счастьем.

В этом помогла другая сестра – Надежда, жившая в Москве. Она попросила местного флейтиста, чеха Кветона, давать мне уроки музыки,.обязалась их оплачивать. Часами разучивал я за роялем заданные Кветоном упражнения и маленькие пьески, а потом подолгу сам подбирал знакомые мелодии, упоенно вслушивался в новые сочетания звуков.

Мне было одиннадцать лет, когда в Елец приехал пианист Владимир Петрович Агарков, ученик знаменитого профессора Московской консерватооии Константина Игумнова. После первого же концерта, прошедшего с большим успехом, я подошел к нему и попросил взять своим учеником. Больше всего поражали его вдохновенные импровизации. Упорство и одержимая увлеченность постепенно давали мне все большую свободу в исполнении сложных, виртуозных сочинений. Пытался по примеру учителя и потихоньку импровизировать, сочинять музыку. А однажды подготовил в подарок родным к Новому году фортепианный этюд собственного сочинения. Все, естественно, пришли в восторг, я был горд успехом и уже совсем уверенно стал Писать новые этюды, прелюдии, танцы, романсы. Сочинил даже свой вариант песни пушкинской Земфиры: «Старый муж, грозный муж...»

Поселилась тогда в нашем городе одна удивительная женщина, Анна Федоровна Варгунина. Дочь богатого фабриканта порвала со своей семьей, стала сельской учительницей. Она воспитывалась в доме Ивана Михайловича Сеченова, дружила с Климентием Аркадьевичем Тимирязевым. Высокообразованная, добрая, щедрая, она была еще и тонким музыкантом. У нее тоже брал я уроки музыки. Как магнитом притягивала к себе большая библиотека Анны Федоровны. Книги оттуда я буквально заглатывал, а подобраны там были шедевры мировой литературы. Тогда познакомился я с Пушкиным, Толстым, Достоевским, с Шекспиром, Гете, Бальзаком, прочитанное оживало в картинах и звуках. Много лет пройдет, прежде чем увижу я своими глазами живую красоту старых итальянских городов. Гораздо раньше представится мне возможность рассказать со сцены о том, какой давно представала Италия в моей душе – сказочно-романтичной, по-южному темпераментной, терпкой и знойной, порой грациозной и в то же время по-русски широкой, безудержной во всем. И окажется правдой музыкальная фантазия. Реально увиденные картины только подтвердят истинность вымышленного и останутся со мной навсегда музыкальные образы шекспировского «Много шума из ничего», врастая то в драматическую постановку, то в балет, то в художественный фильм.

...Сестра Надежда привезла как-то из Москвы погостить свою подругу. Услышав мои фортепианные фантазии, загорелась эта подруга показать меня М.Ф. Гнесину. Той же зимой – в 1928 году, – по-деревенски укутанный в полушубок и башлык, приехал я в Москву. Повели к Гнесину.

– Заканчивайте школу, приезжайте, тогда и решим, кем будете: композитором или пианистом, – сказал Михаил Фабианович.

И через несколько месяцев я уже усердно потел за роялем в музыкальном техникуме имени Гнесиных. Полисронией занимался у Г. Литинского, фортепиано – у Э. Гельмана, композицией – у самого Михаила Фабиановича. А все свободные часы просиживал в концертных залах, наслаждаясь симфонической музыкой, слушая лучших музыкантов.

Первые учителя мои! Сколько бесценного подарили вы мне, как многому научили, как чутко помогали найти себя, свою дорогу. Больше не возвращались мы к вопросу: что выбрать, фортепиано или композицию – и то и другое – как Агарков! Неистовая влюбленность в искусство, неутомимая и неутолимая страсть к знаниям, щедрое желание поделиться ими, отзывчивость и стремление помочь всем, кто в этом нуждается, – если есть что во мне из этого, так все от вас, Анна Федоровна, Михаил Фабианович и другие умные и красивые душой учителя мои! И если вдруг нарушу я когда-нибудь закон этой естественной человечности – значит, перечеркну в своем сердце светлую, благодарную память о вас!..

За три года закончил я полный курс музыкального техникума и поступил сразу на второй курс Московской консерватории. Новые талантливые друзья.

Новые педагоги – выдающиеся музыканты, блестящие эрудиты. Профессора Виссарион Яковлевич Шебалин и Генрих Густавович Нейгауз стали непосредственными наставниками, руководителями моих первых профессиональных сочинений, первых выступлений на эстраде.

Перед ними, консерваторскими педагогами и друзьями, впервые сыграл я свой концерт для фортепиано с оркестром. Написал концерт быстро, буквально на одном дыхании. Сейчас особенно отчетливо вижу, как сконцентрировалось, спрессовалось в нем все, чем жил тогда, что переполняло сердце, – стремящаяся наружу энергия, светлые надежды и уверенность молодости, дорогие песенные образы родных мест. Надолго Первый фортепианный концерт стал моим главным исполнительским материалом. Только в 1972 году для обогащения своего пианистического репертуара я напишу Второй, а еще спустя десять лет – Третий концерт для фортепиано с оркестром. В поисках новых форм старался сохранить главные достоинства своего первенца: неподдельность чувства, мелодизм, жизнерадостность. Иначе и быть не может: ведь я адресую свои концерты – в том числе и скрипичные и виолончельный – молодым. Эта музыка о них и для них. А техническая трудность привлекательна для исполнителей всех возрастов.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.