С гауптвахты его перевели в губернскую тюрьму и судили с другими, такими же как он, бунтовщиками военно - полевым судом. Сидел на желтой высокой скамье и хотел, чтоб она была еще выше, чтоб видели все, как судят офицеры своих врагов - матросов. Мощная, еще не сломленная тюрьмой фигура, как гранитное изваяние, была неподвижна, на словно вырубленную из камня щеку упала черная лента с раздвоенным концом.

Когда испуганный молодой матросик пискливым голосом давал унижающие показания, вызывая улыбку у чистых, сытых судей в погонах и значках, - сжимал могучими пальцами колена, делая синяки под гвардейским сукном. Пот редкими каплями проступал на широком, словно раздавленном носу. Боялся шевельнуться, точно от его движения матросик может окончательно расплакаться и станет просить прощения.

После краткого чаепития, судьи вошли снова. Офицер в пенсне неразборчиво и торопливо прочитал давно решенный приговор. Пунак выдохнул весь набранный в грудь воздух, колыхнулся, побагровел от гнева, сорвал с головы бескозырку с лентами и, скомкав, как листок бумаги, шваркнул далеко вперед к столу. За столом качнулись и что-то закричали. Словно опомнившись, вскочили со скамьи и остальные. Черные хлопья полетели на желтый пол. Позади с угрозой стукнули приклады.

- Тебе только двадцать лет, - заглядывая влажными завистливыми глазами сказал матросик. По глазам и по плечам его он понял - матросик уже ушел из живых, палачу немного дела.

- За что же меня?

На улице глаза матросика высохли, но, видно было, не отражали ни солнца, ни громадных домов с блестящими зеркальными окнами.

С нахальным клокочущим криком обогнал автомобиль. На пружинах качался зеленый мундир. Председатель военного суда спешил домой обедать. Малиновая соседка с белым страусовым пером, вытянутым назад от скорости, тесно прижалась к офицеру. Карминовые губы шевельнулись, из-под полей шляпы сверкнули удивленные глаза. Обнаженные головы поднялись вслед машине с проклятьем.

Пунак понял: бороться с ними будет уже не он.

Немощная фигурка рядом скользила по неровной мостовой, тыкалась и дрожала. Если бы увидел эту женщину пять минут назад в суде, хватил бы по доске и оскорбил бы страшно, по-матросски, в десять этажей, в бога, в веру, в мать... и суд, и зал, и небо.

- «За что таких?»

Рядом с матросиком шел Волька с горбатым носом, с тонкими губами, с глазами живыми до самой смерти. Он вел ослабевшего под руку, и радостно подумалось: этот доведет, поможет умереть.

Клёши мели мостовую, - все ближе к тюрьме. Прохожие толпились на тротуарах, с любопытством заглядывая в лица и трусливо жались под окриками конвойных:

«Только на двадцать лет!»

Когда другие в стенах, за гранью железа и башен, сочли свою борьбу оконченной и свернулись, как улитки, не отряхались даже от оскорблений - он вышел на борьбу один.

- Не подчиняюсь никому! Вы постановите лизать у них подметки, - отвечал он на увещание не подводить под штрафы камеру, подчиниться, встать во фронт на поверку.

- Ведь сидим же мы в тюрьме? Это больше, чем встать на пять минут? Подчинились же?

- Не встану.

Шептались по углам, пожимали серыми плечами, глаза безнадежно глядели в тяжелую спину, облепленную шершавым сукном. Почти с ненавистью мерили расстояние меж двух котов со смятыми задниками.

Три дня лишь смогла бороться камера с тюремщиком. После долгих обсуждений решили встать. Там шли на смерть, стояли у орудий, а тут не выдержали без горячих щей, без табаку, без коек. Может быть считали и там и здесь борьбу игрушкой?

Пять лет Пунак вставал во фронт в форменной фуражке. Трудными и глубокими мыслями пришел к решению восстать против унижения. Сломил в себе раба и труса и ввел боевой патрон в винтовку против тех, кому пять лет кричал «Здравия желаю!»

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.