К Моте Мойжесу на фронт ехала старая, седая мама. Всем начальникам станций, комендантам эшелонов, заградительным отрядам, а также всем бойцам предлагалось «сажать данную гражданку на поезда, идущие к фронту, не приставать с допросами, уступать места, а также угощать кипятком, так как означенная старушка есть действительная мать разведчика рабоче - крестьянской Красной армии Моти Мойжеса, которая совершает проезд государственной важности, то есть едет к сыну. А ежели вышеуказанное поение, сажание и уступание местов проводиться не будет, об этом зверстве будет доложено куда следует, а именно Председателю комиссаров товарищу Ульянову - Ленину, и позор вы свой тогда и в сорока банях не смоете.

Петушенко».

- Кто есть эта самая Петушенка? - допытывал ее на последней станции угреватый сухой боец. - Чи он геройский комиссар, чи он командир?

Робкая Хана Мойжес умоляюще глядела на своего мучителя. Она сама не знала, кто такой Петушенко. Внушительный мандат был получен от сына вместе с письмом, в котором Мотя просил ее приехать к нему на короткое свидание, пока часть их стояла на отдыхе в прифронтовом селе Красавине.

Мандат действовал удивительно: она ехала хорошо; но вот у самого конца пути привязался к ней этот угреватый хитрый солдат.

Хана растерялась. Ведь она впервые за всю свою трудовую пятидесятишестилетнюю жизнь покинула местечко.

- Может, ты недорезанная графиня, - не унимался боец, - и едешь на фронт для разных фокусов?

Хана Мойжес всплеснула руками.

- Я графиня! Какая я могу быть графиня, если я Хана Мойжес из местечка Шумовки и сын у меня парикмахер? Я графиня!

- И кто такая Петушенка, не знаешь?

- Нe знаю.

Боец глубоко вздохнул и укоризненно покачал головой.

- Видать, в политике ты человек без образования, ежели не знаешь геройского партизана Петушенко, а теперешнего регулярного бойца, то есть меня - первого друга твоего сына.

Не дав старушке опомниться, боец поднял ее корзину и быстро зашагал к выходу.

Только сидя на сене в высокой дребезжавшей тачанке, Хана Мойжес узнала, что вот уже несколько дней как бойцы по очереди приезжали на станцию встречать ее. Вчера целый день на вокзале дежурил Мотя - и неудачно.

Тачанка неслась по дороге. Туман стоял над вечерними полями. Позади, на горизонте, мелькали скупые огоньки станции, а вон там, за лесом, в большом селе, ждал Хану ее единственный сын.

Как долго тянулся этот год, год одиноких волнений и ожиданий! Из маленькой жизни местечка вырвался Мотя в новый, огромный мир. Чего хотел ее сын, она не знала, но верила, что хотел он чего - то очень хорошего.

- Документом довольны? - озорно погоняя коней, спрашивал Петушенко. - Курьезный документ, я из - за него под арестом сидел. Комиссара, понимаешь, долго не было, а тут человек инвалидный как раз в ваши места отбывал... Подпись кто поставит? Я и приложил собственную.

Хана не ответила. Слабое ее тело было утомлено двухнедельными мытарствами в эшелонах. Она уснула и открыла глаза лишь тогда, когда ее высоченный сын в бархатных потертых штанах трижды поцеловал ее в губы и морщинистый лоб.

Ее ввели в избу, пропахшую табачным дымом и портянками. Она опустилась на скамейку и, усадив рядом с собой сына, долго разглядывала его и шептала:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.