В цехе, равномерно освещенном плафонами дневного света, было чисто и ярко.
Возле отдельно стоящих столов сидели сборщики на высоких стульях. Тишина, жужжание вентиляторов. Со стороны – так играют в лото. Спокойно, по-домашнему.
– А, – поднялся грузный, с красным, в прожилках, лицом человек из-за стола... – Пинчук?!.. Рад, рад!.. Глинка вам объяснил? – посмотрел на технолога Глинку. Угловатый лоб чуть подался вперед. – И хорошо. Пойдемте. – Начальник цеха подал Пинчуку свободный халат, засмеялся, сетуя, что не по размеру, помог завернуть рукава.
– Надо сказать, – полуоборотился он к Глинке, – чтобы выдали халат для товарища Пинчука. Пусть висит в кабинете.
Появился и знакомый представитель заказчика, которому Пинчук с радостью пожал руку. Представитель был в строгом бостоне, при галстуке, и Пинчуку показалось, что он еще более похудел, поседел, стал суше, четче, и еще жарче, угольнее палили черные запавшие его глаза.
Вчетвером сразу пошли в другой зал, квадратный проем которого контрастно светился рядом со стальной дверью. Шли в молчании. И молчание это показалось Пинчуку тягостным.
Второй зал был столь же ярко, равномерно освещен, но людей здесь было меньше, всего несколько человек, каждый перед столиком с вращающейся столешницей, а на каждой столешнице довольно крупные блоки.
Пинчук бросил невнимательный взгляд на всю эту такую знакомую картину и поискал глазами свой блок.
– Сюда, – показал рукой Глинка. И Пинчук мгновенно увидел: за проволочной выгородкой в углу цеха на таком же низком столе стоял их блок в окружении подсобных приборов; отдельно, в стороне, в виде небольшого шкафа – окончательный комплект. Видно было, что здесь все так и оставлено, как было, потому что змеи кабелей не лежали свободно, имея начало и конец, а охватывали собой один и другой ящик, и присоски разъемов были притянуты гайками к своим гнездам так, как если б были собраны уже окончательно, навсегда.
– А-а... – издал звук Пинчук, что означало: я вижу. И, зайдя внутрь выгородки, положил руку на кожух. Представитель, начальник цеха и Глинка стояли на расстоянии.
– В общем. – прервал тишину начальник, видя, что Пинчук как положил руку на кожух, так и стоит, – включайте сразу. Все измерительные приборы здесь есть, – махнул рукой в направлении передвижного стенда с приборами.
– Желательно сегодня же узнать, – поддержал представитель.
Но Пинчук только кивнул и, не снимая руки с блока, любовно оглядывал кабели, пайку, видную в приоткрытую дверцу, разноцветное плетение проводов. Ему было не по себе, что на него смотрят, ему было неприятно внимание – его, невидного человека, тяготило оно. И Пинчуку хотелось сказать: «Идите все», – но сказать он стеснялся, не мог. И потому покорно снял руку, отсоединил кабели, запитал блок от УИПа (универсального источника питания) и подсоединил осциллограф. Затем, глядя на режимную карту, стал проверять.
Блок работал.
– Работает, – пробормотал Пинчук. Он выключил УИП, встал со стула; лицо его было красным, лоб в испарине, пот струйкой стекал на висок из-под желтоватых, мочалисто спутанных волос.
– Узнать бы еще, какие токи, – пробормотал нерешительно. – Гарантию надо ведь давать.
И увидев, что Глинка и представитель оглянулись на начальника, пояснил:
– Токи!.. Потому что транзисторы, может, подпортились, ток, может, большой слишком был. Пусть конструкторы подсчитают... – И виновато посмотрел на носы своих туфель, подумал: «Опять почистить забыл». И еще подумал: «Пока рассчитают, может, ту девушку найду».
– Мы уже давали конструкторам, – неохотно, с усилием и потому как-то раздраженно выговорил начальник. – Вот результат. – И вытащил из нагрудного кармана свернутый вчетверо лист. Развернул.
– Да, – покивал Пинчук, не взглядывая, – да...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.