Мальчик на качелях

– Тем лучше. Остается узнать, где вы были в понедельник. Пустая формальность.

Я не хитрил, для меня это действительно была пустая формальность, так как не оставалось ни малейшего сомнения: Елецкая находилась в доме Вышемирских именно в критическое время, это след ее туфель остался на раскрытом томе из собрания сочинений Бальзака. Как называлась та вещь? «Настойчивость любви»? Я восстановил в памяти выводы из заключения криминалистической экспертизы: на клавише магнитофона в комнате Юрия обнаружены отпечатки пальцев женской руки. В комнате профессора после его смерти побывала только одна женщина. Значит, кассета с пленкой у Елецкой? Или у Юрия? А может быть, у Ольги Верещак? На этом область известного для меня заканчивалась. Я ждал, что скажет Рита.

Видимо, она тоже взвешивала свои «за» и «против».

– Кассета с вами? – спросил я так тихо, что сам едва расслышал вопрос.

Рита не двигалась. Какую-то секунду длилось замешательство, потом она поспешно полезла в свою большую, похожую на торбу сумку.

– Сейчас, сейчас вы будете иметь доказательство... Я ничего не понимала в их делах...

Напряжение, в котором находился последние несколько минут, спало. Я не знал, радоваться мне или еще рановато. В том, что Рита носит кассету с собой, я не видел ничего странного. Если на пленке, по словам самой Елецкой, содержится доказательство ее непричастности к событиям, происшедшим в доме Вышемирских, а вызов в милицию связан тоже с Вышемирскими, разумней всего взять кассету с собой: надо будет – отдать, не надо – унести обратно...

Наконец она вытащила завернутый в целлофан пакет.

– Вот послушайте, и вы все поймете.

– Послушать успеем, – как можно спокойнее сказал я. – А пока расскажите мне, какие дела связывали вашего дядю с Юрием.

От светскости Риты не осталось и следа, куда делись ее артистизм, сдержанность. Она готова была рассказать все, лишь бы быть подальше от этой комнаты, от следователя, от милиции. Ее теперешнее состояние можно было назвать одним словом – паника.

– Они темнили, оба темнили. Помните, я говорила о картине «Зима в деревне», – зачастила она. – Так вот, через некоторое время Олег Станиславович послал через меня для Вышемирского обернутую бумагой картину. То есть я не знала, была ли это картина, только догадывалась. Ну, в общем, послал сверток. Сказал, что Юрий все знает и должен передать такой же сверток для него. Все так и получилось. Потом мы с Вышемирским ездили отдыхать. В Крым, в Сочи – я уже рассказывала. Поссорились. Перестали встречаться. И дядя больше не обращался ко мне с просьбами...

– Как вы попали к Вышемирским двадцать четвертого сентября?

– Ах, да. Совсем забыла. – Елецкая жалко улыбнулась. – В понедельник я отнесла Вышемирскому записку. По просьбе дяди. Я была у него, как на посылках. Что у них произошло, не знаю. Дядя сказал, что Юрий не отвечает на его телефонные звонки...

– В котором часу вы встретились?

– Где-то около половины пятого или немного позже. Я вошла во двор, заглянула в окно. Юры не было. Тогда я стала ждать на улице.

– Вы могли передать записку профессору или оставить в почтовом ящике.

– Дядя предупредил, чтобы я отдала конверт Юрию в руки и без ответа не возвращалась.

– Долго вам пришлось ждать?

– Нет. Минут десять. Я увидела, как он вышел из автобуса, зашла в дом следом за ним. Отдала конверт. Он прочел записку, стал ругаться, сказал, что я с дядей из одной шайки, а я, честное слово, не знала даже, в чем дело. Понятия не имела, какие у них с Олегом Станиславовичем дела...