Минувшая война понавязала много тугих узлов в человеческих судьбах. Все ждали окончания войны, когда, думалось людям, эти узлы сами собой развяжутся. Но многие из них не только не развязались, а затянулись еще туже, и потребовались десятки послевоенных лет для того, чтобы все постепенно вошло в свои берега. Короче: если сама война была тяжким и жестоким испытанием для всего нашего общества, то послевоенные годы (особенно первые из них) были испытанием ничуть не меньшим, а даже в известном смысле большим, поскольку вернувшийся к мирной жизни человек теперь имел право потребовать от всех нас внимания не только к судьбе страны, но и к своей собственной, в силу военных лихолетий в большинстве случаев неустроенной, разоренной. Восстановить же село, город, завод легче, чем разорванные, порушенные человеческие связи. Об этом - вторая книга моей «Ивушки», из которой взята публикуемая глава.

Действие происходит в 1947 году.

Правление колхоза находилось в том же доме, что и до войны. Но дом, некогда конфискованный у завидовского священника, сейчас, как и все дома в Завидове, был уже не тем, не дразнил своих бедных и - по бедности - скромных соломенноголовых соседок ярко - зеленой железной крышей с петухом на самой ее вершине, вырезанным из белого оцинкованного железа каким - то местным искусником, именно петух придавал дому особенно заносчивый вид; не кичился он теперь и высокой, сложенной из небольших, аккуратных, хорошо прокаленных кирпичиков трубой, которую венчала ажурная, похожая на царскую, корона; не вызывал испуганно - завидчивых взглядов у прохожих и своим крыльцом, на какое вбежишь не прежде, чем пересчитаешь ногами дюжину широких дубовых ступеней, не издававших ни малейшего скрипа под любой тяжестью, - впрочем, до тридцатого года, то есть в то время, когда дом не был реквизирован и принадлежал одному своему хозяину, не всякий селянин отваживался не то что подняться на это крыльцо, но и подойти к нему близко, да что там селянин - сам батюшка и его домочадцы появлялись на нем лишь по большим праздникам да и то в летнюю только пору, когда крыльцо сплошь обвивалось длинными и цепкими руками дикого винограда и превращалось в подобие веранды, где можно тихо и покойно в кругу семьи и близких ей людей почаевничать и отвести душу в неторопливой, тихой беседушке. В остальное время пользовались другим крыльцом, которое пониже и пускало людей в дом со двора.

Теперь ни того, ни другого крыльца не было. Главное порушили еще до войны, а то, что было со двора, само ушло под землю вместе с нижними бревнами дома; колхозникам не надо было подниматься по ступенькам, достаточно пнуть входную дверь ногой, и она впустит в чадную, прокуренную прихожую, где в ожидании наряда собирались мужики и с наслаждением затягивались крепчайшим самосадом, сдабривая его посоленными не менее крепко деревенскими побасенками. Это зимой. Летом же дверь не закрывалась вовсе, а чтобы она не хлопала попусту, раскачиваемая залетными ветрами, ее снимали с петель и присланивали где - нибудь к глухой стене, там и покоилась она, давая прохладу курам до студеной поры.

И серебряный петух куда - то улетел с крыши, и труба не выглядела уже столь монаршее: ажурная ее корона приглянулась одному механику из МТС, и дядя Коля, сговорившись с Фений Угрюмовой, махнул рукой и обменял эту красоту на обыкновенный, далеко не новый, но все - таки исправный радиатор для давно остановившегося трактора из женской бригады, - на исходе войны она оказалась единственной в колхозе, поскольку заключительные боевые операции на фронте подчистую подмели последних механизаторов, бронированных и тех, что имели отсрочку по разным причинам.

Через какую - нибудь неделю после выгодной дяди Калиной сделки с эмтээсовским механиком в военкомате уже приготовлялась повестка и для Тимофея Непряхина с его грыжей, да опоздала прийти в Завидово: война окончилась раньше, чем военком успел ее, эту Тишкину повестку, подписать. В Фени - ной бригаде ужасно обрадовались и победе в войне, и тому, что Непряхин, один на всю тракторную бригаду мужик, оставался до лучших времен с ними, бабами да девчатами. Горевал, кажется, только один Тишка. Во всяком случае, жаловался он пахарям в юбках совершенно серьезно:

- Не везет мне, бабы! Не успел на войну. Тогда бы не те трое, Егоров, Кантария и еще какой - то, фамилию запамятовал, не они, а я водрузил бы победное знамя над Берлином, это уж точно, как пить дать. Я бы на тот рейхстаг быстрее обезьянки вскарабкался, никто бы раньше меня не смог. И геройская Золотая Звезда не у Егорова и Кантари, а на моей бы груди блестела! - И, сказав это, Тишка выпячивал свою грудь, не увенчанную высокой наградой исключительно по оплошности райвоенкоматовских писарей, не догадавшихся оформить повестку месяцем раньше.

Женщины подыгрывали:

- Первым, стало быть, вскочил бы на рейхстаг?

- Непременно! - решительно подтверждал Тишка.

- Это со своей - то килой? - сомневалась Мария Соловьева.

- Про болячки в таком разе забываешь, - резонно заметил Тишка и, мстя Соловьевой за обидный вопрос, напомнил: - Да ведь и ты, Марея, что - то не жаловалась на мою грызл, когда мы с тобой бывалоча...

- Ничего промеж нас такого не было, повал? - И Соловьёва так ошпарила Тишку осатаневшими вдруг глазищами, что тот сейчас же согласился:

- Не было, не было, Марея! Это я пошутил.

- То - то же. Ты больше, Непряхин, не шути. Время для ваших с тобой шуток, кажется, окончилось. Понятно?

- Понятно, - поспешно уверил Тишка, удивленно глядя на Соловьеву, узнавая и не узнавая ее.

Фене почему - то стало жаль Тишки, и она сказала:

- А ты бы, Тимофей, телеграмму товарищу Сталину послал. Так, мол, и так, Иосиф Виссарионыч, погоди маненько с окончанием войны - то. Дай и мне, Тимофею Непряхину, повоевать. Как же, мол, без меня...

- Ну в посоветовала! - прогневался Тишка. - Хоть ты, Февюха, в бригадир у вас, а ум - то у тебя бабий.

На том разговор тогда в кончился - вопрос о не совершенных Тишкою подвигах в Великой Отечественной войне больше в тракторной бригаде не подымался. Что же касается ажурной короны, то никто вроде бы в не заметил ее исчезновения. Буркнула, правда, что - то Катерина Стункина, да и то, знать, по привычке. Но и эта первая на селе ворчунья быстро приутихла - может быть, потому, что своими глазами видела: корова была впрок трубе, «лечила» ей, когда она украшала новую железную крышу, теперь же, для полужелезной и полусоломенной, нарядная нашлепка подходила бы ничуть не более, чем Солдату бесхвостому, их старому быку, кавалерийское седло, - только подчеркивала бы неряшливость и бесприютность утратившей былую стать кровли. Местами листы железа сорвались с гвоздей, проржавели, завернулись в рыжие дырявые жгуты в непрерывно грохали, скрежетали или, зажавши струйку ветра, товко, сиротливо повизгивали, жалуясь на свое бесприютство.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.