- Мать, слышь - ка... Ты только...

Не дала договорить - закричала жутким голосом...

Крик ее выметнулся на улицу, вихрем подхватил каких - то баб, кинул их на Максимовн подворье...

- Да, мои Ванюшка и Петяшка лежат теперя глей - то на чужой сторонке, - вздохнул Паклеников, - и могилку их не проведать, да сохранилась ли она, та могилка. Сам воевал в первую германскую, знаю, как хоронят нашего брата на позициях - где упал, там и прикопают, попробуй потом найти... А Елена до сих пор житья не дает, пиши, говорит, самому Сталину, чтобы пропуск дали в Венгрию. Грозится пешком пойти в энтот... как его?.. Язык, говорит, до Киева доведет. Пробовал образумить старую. Куда ты собралась, Елена?! Ты ить дали нашего районного поселку отродясь не ездила, а тут - заграница! Язык у тебя, говорю, в полной исправности, это правда, а в ногах - то нету прежней резвости. Вон в Салтыкове, за три версты, к своей сестре дойтить не можешь, куда ж тебе... - Максим опять тяжко, с прихлипом, вздохнул. - Ить я, Сережа, чуть отходил ее тогда. Цельну неделю пролежала ни жива ни мертва, кормил ее с чайной ложечки, хлебушка в соску нажевывал, как малому дитю, чтобы как - то удержать ее на белом свете - без нее, Елены моей, признаюсь тебе, Сережа, и мне бы не жить, не топтать травы - муравы на ваших завидовских лугах. Слава богу, выходил, вернулась баба к жизни. Спасибо в Степаниде Лукьяновне, цельными ночами просиживала козля моей старухи добровольной сиделкой... Поднялась Елена, все бы ничего, а вот на нога совсем слабой стала...

Максам рассказывал, а слушавший его Сергей Ветлугин искал и не мог пока найти ответа на вопрос, вдруг вставший перед ним. Он помнил, что до войны Максим Паклеников слыл в Завидове законченным пьянчужкой и по этой причине не занимал в отличие от большинства завидовских мужиков даже самой малой руководящей должности в колхозе. В то время никому бы и в голову не пришло, чтобы доверить такому человеку денежные дела, а теперь вот доверили. Что же случилось с Паклениковым? Может, остепенился? Может, война не только убивает в калечит, но кого - то и исцеляет?

Заглянув глубоко, как когда - то заглядывал - он любил это делать - в деревенский колодец, в совершенно трезвые, родниковой чистоты, ясно мерцающие из - под наволочи густых, сомкнувшихся над переносьем бровей глаза старика, спросил напрямик:

- А волчонку - то пьете, дядя Максим?

- А худы от нее денешься, - быстро и спокойно сказал Паклеников. - Да и кто ее, Сережа, не пьет? Разве что сова, да и та не пьет потому, что днем не видит ни хренинушки, а ночью потребиловка закрыта.

- И что же, много ты ее...

- Вижу, сынок, ты про прежние годы вспомнил, когда мы с твоим отцом... Теперя не то. Годы бегут, а с ними и силенки убывают. Спрашиваю днями Николай Ермилыча, дядю Колю то есть, спрашиваю, значит: тебе, Ермилыч, когда бывает тижельше - в гору аль под гору? А он мне: знаешь, Максим, тебя все едино - что в гору, что под гору, так тяжело и так тяжело. Ну, говорю, вот и у меня... Скрючило нас с тобой, в войну - то вроде прямее были. А он мне: война кого хошь выпрямит. А сейчас с какой стати нам выгибаться - старики должны быть стариками. Годы, они что тебе пудовые гири, любого к земле прижмут. Тут уж не до водчонки, Сережа. Да и должности мои не дозволяют - все время при финансах. Пропустишь иной раз лампадку - не без того, принесешь в какой дом радость в конверте, в ответ тебе угощенье - попробуй откажись, обидишь хороших людей до смерти... А так - ни - ни, ни боже мой! - Максим вдруг замолчал на минуту, глянул на Ветлугина, спохватился: - Я, кажись, совсем заговорил тебя, Сережа, ты уж прости старого брехуна - ни речи, ни мочи удержать уж не могу, такие теперь мои лета. А ты так и не попал на заседание. Кончилось, видать. Слышь, все поднялись. Сейчас выходить начнут... Ты бы, сынок, заглянул к нам на часик. Я еще не накалякался. Мы ить с твоим отцом, бывало...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.